Вера (Миссис Владимир Набоков)

У Рольф в самом престижном шведском издательстве вышли три томика стихов; оба Набоковы сразу же приняли родительское участие в ее карьере, уговаривая вместо стихов на шведском начать писать прозу на английском. В конце визита Рольф Вера уже категорически настаивала, чтобы та, если не хочет загубить свой талант, немедленно переезжала в Америку. Появление блестящей, остроумной, с выразительной речью шведки заставило Веру наглядно убедиться, что женщины могут писать, пишут и делают это уже давно; при всей разнице в возрасте и складе ума Рольф, пожалуй, с самого начала чем-то напомнила Вере себя. Из собственных высказываний Веры нетрудно понять, отчего она поставила крест на себе как на литераторе, предпочла самовыражаться посредством чужого таланта. Вера была весьма требовательна. Она не выносила Остен. Считала, что Колетт вообще не писательница. Не признавала Джордж Элиот. Не могла отделаться от мысли, что Мэри Маккарти — сущее воплощение зла; была убеждена, что Вирджиния Вулф просто безумна. Принимала Эмили Бронте и Кэтрин Мэнсфилд, однако без особого восторга. Натали Саррот считала просто бездарностью [269]. Но то, с какой страстью Вера говорила о книгах, которыми восхищалась, — оба Набоковы были особенно очарованы тогда повестью Сэлинджера «Выше стропила, плотники!» — изумляло Рольф даже больше. Выяснилось, что в оценке поэтов все трое неожиданно сошлись. Они вдохновенно обсуждали достоинства Колриджа, Вордсворта, Браунинга. По просьбе мужа Вера очень выразительно прочла наизусть «Memorabilia» Браунинга. Рольф была поражена открытием, сделанным Набоковым много лет тому назад. «Я не подозревала, что каждое слово в стихотворении может заключать в себе всю полноту значения, всю его ценность», — заключает она с замиранием сердца, с благодарностью, восторгом, благоговением, чувствуя и себя как бы причастной к подобному «величию духа». Рольф восторгается одной из сцен в «Лолите»; Вера воспроизводит по памяти этот отрывок. И весело признает, что знает наизусть все книги Набокова. Корнеллские друзья уже давно обнаружили, что, стоит привести фразу из романа Набокова, Вера тут же цитирует на память весь абзац. По крайней мере один из издателей Владимира утверждал, что она знает написанное мужем лучше, чем сам автор.

Остаток января Рольф встречалась с Набоковыми чуть ли не каждый день, часто проводя у них по шесть часов кряду. Пока не настало время биографов, пока Набоковы не отточили в совершенстве свои взаимоотношения с внешним миром, Рольф дольше и активней, чем кто-либо из знакомых, общалась с супругами. Она явилась к ним в самом начале их известности, когда еще не были отрепетированы ответы, когда не нужна была еще защитная, мифотворящая маскировка. Рольф обнаружила, что Вера, уже давно поняв, как не любит Владимир оставаться с репортерами один на один, вырастает за его спиной всякий раз при появлении французских, немецких и израильских журналистов. Обнаружила, что Владимир уже привык к тому, что Вера скорей переругается со всеми в кинотеатре, чем будет спокойно сидеть и смотреть кинохронику о бое быков. («Зачем надо показывать такое?» — громко возмущалась она после неудачной попытки свистнуть в два пальца.) Рольф узнала, что у Дмитрия скоро, по словам Веры — «как у настоящего артиста», — дебют в «Богеме». Он, всего год проучившись пению, уже созрел для сцены, хотя обычно для этого требуется года два. Рольф, что естественно для молодой поэтессы, особенно — не воспитывавшейся в семье, почувствовала глубокую привязанность к Набоковым, то и дело осведомлявшимся, как пишутся у нее стихи или не надо ли ей погладить что-либо из ее вещей. Но самое сильное впечатление на шведскую поэтессу, и об этом она долго будет размышлять впоследствии, произвел этот электрический ток, этот мысленный мост, существующий между Набоковыми, схватывавшими на лету друг у друга звук и образ накатывающей мысли. Настолько огромной казалась взаимная близость супругов, что Рольф полюбопытствовала, не Вера ли сама пишет эти книги. Вера свою причастность категорически отрицала.