Вера, надежда, любовь

Эля метнулась на кухню, налила в кастрюльку молоко, поставила на огонь. Господи, скорей бы Игорь приехал! Что она будет делать одна, с больным ребенком? Зачем она ее забрала? А вдруг не надо было? А если ее действительно оставили одну, и надолго? Хотя Мишка так не могла… Но ведь оставили же! А может, у них случилось что-нибудь? И телефон Мишкин, как назло, заблокирован. А вдруг придется скорую вызывать?

От мысли об этом рука в прихватке испуганно дернулась, молоко из кастрюльки расплескалось на плиту. «Вот безрукая бусина! – обругала себя Эля. – Глупая и безрукая! А вдруг Игорь рассердится, что я забрала Машеньку?»

Наверное рассердится. Не зря же оградил ее от прошлой своей жизни. Как у них там складывалось с Софьей Михайловной – не рассказывал ничего. Сказал только, чтоб она о плохом не думала и себя не винила и что они теперь всегда будут вместе. А она и не думала ни о чем таком плохом, просто одурела от счастья, вот и все. Да и как не одуреть! Он такой умный, красивый, такой большой и добрый! Как посмотрит своими синими печальными глазюками – сердце так и обрывается и начинает плясать по всему ее круглому телу: то в горле комком застрянет, то в животе защекочет мягкой кисточкой, то куда-то в ноги ухнет, да так, что колени сами собой подгибаются. Вот она и ходит уже несколько дней с глупой счастливой улыбкой, которую спрятать – ну никак невозможно! Даже прохожие на улице удивленно оборачиваются: катится себе по тротуару белая круглая бусина, улыбается во весь рот…

А Софья Михайловна, Игорева жена, очень красивая… Лицо такое тонкое, почти прозрачное, равнодушно-приветливое, и глаза странные, совсем неземные. То ли печальные, то ли, наоборот, счастливые, не поймешь! Как будто сквозь тебя смотрит, как будто видит то, чего другим видеть не дано.

Задумавшись, она чуть не проворонила подбирающуюся к самому краю белую молочную пену, испуганно подхватила кастрюльку в самый последний момент. Слила молоко в большую цветастую чашку, насыпала немного соды. Подумав, добавила ложку сахара, немного сливочного масла, помешивая, понесла в комнату.

– А папа когда приедет? Я еще спать не буду? Ты меня не заставляй спать, ладно?

– Хорошо, не буду заставлять. Пей молоко, Машенька. Выпьешь – и вместе будем папу ждать.

– Ara… A знаешь, ты хорошая. Как Мишка. А ты меня будешь любить? А сказку мне будешь читать? Всегда-всегда? А можно я с тобой останусь? С тобой и с папой?

– Машенька, а как же мама? Тебе ее не жалко? Она же скучать будет, плакать…

– Нет, не будет. Ты что! Она же красивая… А красивые мамы своих дочек не любят, только некрасивые любят!

Эля оторопела. Ничего себе, детская логика! Даже не знаешь, что и сказать…

– Машенька, а почему красивые мамы дочек не любят? Разве так бывает?

– А вот бывает! Бывает! Вот у Лизки мама – тетя Надя – совсем некрасивая, толстая, а знаешь, как Лизку любит! Все ей разрешает! И ругается совсем не страшно, и баловаться можно, и громко кричать, и рисовать! А мою маму Лизка боится, а я тетю Надю ну вот нисколечки не боюсь! А вот в садике у нас девочка есть, Ленка Петрова, так у нее мама знаешь какая красивая! И забирает ее из садика позже всех, а иногда и вообще не забирает… Воспитательница ругается, сама ее домой отводит, а Ленка так плачет, так плачет…

– Нет, Машенька. Бывает, и красивые мамы дочек тоже любят. У меня была красивая мама, и знаешь, как меня любила!

– А где теперь твоя мама?

– Умерла… Давно уже. Я еще маленькая была.

– А ты тогда с кем живешь, если у тебя мамы нету?

– С тетей. У нее большой дом на берегу реки и лес рядом.

– А у нас в деревне тоже есть лес и речка. Мы с папой и Мишей туда купаться ходим. А мама с нами не ходит. Она всегда одна гуляет, чтобы мы не мешали. А ты возьмешь меня с собой? Я хочу с тобой и с папой…

– Машенька, ты пей, пей молоко, оно уже не горячее.

– А ты полежи рядом со мной! Как будто ты Миша! Мы с Мишей всегда вместе спать ложимся, она мне спинку чешет.

Она легла с Машенькой, начала гладить ласково по спинке, приговаривая:

– Все будет хорошо, котенок… Спи. Скоро приедет папа, мы что-нибудь придумаем. Спи…

– Не так, надо ноготками, как Миша. Чтоб щекотно было…

Эля лежала, скребла тихонько ноготками по спинке чужого ей, в сущности, ребенка. Хотя почему чужого? Она же дочка Игоря, значит, уже не чужая. От Машенькиных волос сладко пахло молоком, свежестью, еще чем-то неуловимым, детским, нежным… Хотелось зарыться в эти рыжие кудри носом и уснуть беззаботно и ждать Игоря, ждать хоть сто лет!

А может, и правда ему отдадут Машеньку? Странно все-таки, как это она говорит? Некрасивые мамы дочек любят, а красивые – не любят… А что? Поедем домой, к тетке, она обрадуется! Места всем хватит. Она научится всему, и спинку чесать ноготками, и сказки рассказывать, и простуду лечить…