Вера, Надежда, Любовь

Комната плохо была обжита. Книги — главное, что тут было, — не составляли уюта. Они лежали в беспорядке на самодельных полках, на кровати, на подоконнике. Неразвязанные стопы книг лежали даже на полу. Стоял тут еще стол с кипой бумаг. Под настольной лампой дымилась в пепельнице сигарета.

Отец Александр освободил от книг стул и пододвинул гостье.

— Милости прошу, — повторил он.

Надежда, помедлив, села.

— Вы меня знаете, — начала она в том же своем тоне.

— Здравствуйте, Надежда Федоровна. Конечно, я вас знаю. Рад, что вы пришли.

— Ну, уж это положим…

Она подняла глаза. Заурядный парень стоял перед нею. В мятых штанах, в клетчатой рубахе, рукава завернуты до локтей. Поп? Скорее электромонтер. Такое впечатление было неожиданно для Надежды и нежелательно.

— В общем, так! — сказала Надежда, боясь потерять тот напор, с которым она явилась. — Прошу, чтобы вы не встречались с моей сестрой. — Помолчав, она добавила: — Хватит с нас одной Веры.

— К смерти Веры я не причастен. Я ее даже не видел при жизни. Причастна ли церковь — выяснять долго. Обещаю вам не встречаться с Любой.

Надежда встала, ничего другого ей не оставалось. Не поверить ему? Чтобы сказать об этом, нужно было хоть какое-нибудь основание.

— До свидания, — сказала она не слишком решительно.

Хозяин тотчас шагнул следом за нею, как бы желая ее удержать.

— Рад бы сделать для вас что-нибудь большее. Не могу придумать…

Надежда, обезоруженная, стояла в дверях. Она никак не ждала, что разговор будет таким коротким.

— Я ведь тревожусь как-никак… — сказала она, лишь бы что-то сказать. — Знаете, какая она у нас, Люба-то! Глупая. За ней глаз да глаз…

— Люба — глубокая душа. Таким внимание нужней, чем прочим. Я согласен.

Надежду это кольнуло. Его мнение о Любе выше ее мнения — он это давал понять. Но говорил «согласен». Надежде неловко стало. Уйти она не могла.

— Что ни день, то новость! — добавила она так бодро, как только могла. — Теперь ей втемяшился какой-то Люцифер.

— Люцифер — князь тьмы…

Он хотел сказать, что этот новый Любин интерес его волнует мало. Но Надежда ахнула.

— Вот видите! Этого еще не хватало!

Александр засмеялся. От удовольствия он засмеялся. Надежда улыбнулась тоже, хотя и вынужденно.

— Скажите: вот вы работаете там… Вам не трудно?

— Как вам сказать? Привыкла…

— Ну да… Я понимаю. Я хотел спросить не о том.

Он быстро отошел и сел у стола, глядя не на нее, а в угол. Можно было понять это так: разговор не продолжится, надо уходить. Но как раз поэтому Надежда уйти не могла.

— Пойду… — сказала она.

— Я хотел спросить не об этом, — повторил Александр. — Может, вы останетесь? На полчаса. На десять минут. Сядьте, пожалуйста, я вас прошу.

Чуть отошла дверь, и Надежда успела увидеть, что в комнату кто-то заглянул. Вон что! Здесь подслушивают и следят. Так провалитесь вы!

Александр ее опередил. Он распахнул дверь.

— Анна Матвеевна, войдите сюда!

С руками под фартуком вошла румяная старушка, тихая и виноватая. Надежда знала ее.

— Хозяйка моя, — представил ее Александр. — Имеет страсть закармливать… Ну, что там у вас?

Румяная старушка достала из-под фартука тарелку с теплыми пирожками. Поставив тарелку на стол, она вышла, не глядя ни на кого, пристыженная, будто тарелку эту она украла, а ее схватили за руку.

— Вы хотели что-то спросить, — напомнила гостья. — Спрашивайте, а то я пойду.

Она сердилась на старушонку за то, что та оказалась безобидная, а ее, Надеждин, гнев оказался напрасен. Она сердилась на себя — за то, что куда ни повернись, все как-то выходит, будто виновата она, Надежда.

— Электросварку считают делом не женским. Это вам не мешает? Я не о людском мнении. Что чувствуете вы сами — работа помогает вам быть прекрасной?

— Труд возвышает человека, — изрекла Надежда. И покраснела.

Чтобы выйти из положения, она шутливо кивнула: вот, дескать, вам и ответ. Не угодно ли?

Александр глядел на нее будто бы со скорбью в лице. Многие так выражают свое восхищение. Был он и сентиментален, как все, кто от жизни на отдалении. На минуту он поглупел.

— Я, Надежда Федоровна, слесарем был. В вагоноремонтном депо. Слесарем…

Будто слесарем быть так же редкостно, как быть английской королевой. А он был! Он боялся — ему не поверят.

— Я работал хорошо. Это правда, Надежда Федоровна, — труд возвышает…

Он не хвастал, нет! И нельзя сказать, что гордился он не по праву. Только гордость эта была запоздалая. Эмигрант, уехавший на чужбину, гордится, что и он соотносится как-то с великой своей родиной: родился там, ходил по той земле. Или как словно бы проспал человек лет двадцать пять: избитых слов он не стыдится, они для него остаются свежи.

Надежде не хотелось видеть маленьким этого странного попа. Видеть человека маленьким всегда обидно как-то. Желая вернуть его в прежнее качество, Надежда спросила:

— Ну, а этот, как его… Люцифер? Он не опасный? Я имею в виду — для Любы?

— Чепуха! Полезен, если хотите. Люцифер — небесный революционер…

Надежде такая рекомендация показалась забавной. Она ойкнула от неожиданности и засмеялась.