Вера, надежда, любовь

Народ вывалил из автобусов, “руко” распределяли лагерный инвентарь.

— Мы пока с вашим сыном пойдем вон к тем кустикам. Видите, там уже ставят палатки. Подтащим соломы, нарубим еловых веток. У нас с малышом много работы.

Она благодарно улыбнулась в ответ, а он по-хозяйски стал выбирать палатку поновее, да нет, не повезло, все, что осталось, зияло дырами.

— Шустрые детишки, под стать нашим пионерам, быстренько растащили. Идите к директрисе, может, она сжалится, все-таки у вас ребенок, наверняка у них есть резерв на случай нежданных гостей. Ну, пойдем, помощник, — он задорно подмигнул малышу, взвалил на плечи рюкзак, а Маруся побежала к белому домику.

Она знала, что директриса была из известной эмигрантской семьи, о чем говорила ее фамилия. Но, толкнув дверь, она увидела грузную, немолодую женщину с помятым лицом, то ли с бодуна, то ли от бессонницы, и на Марусю пахнуло до жути знакомым персонажем “нашей” тетки из очереди. От неожиданности она даже попятилась. Может, обозналась? Да нет, женщина говорила с кем-то по телефону по-французски, а значит, все-таки та самая, которая нужна, на Марусю она не взглянула, отвернулась и продолжила разговор, прикрыв трубку рукой.

Табуретка тут же рядом, но вежливее подождать приглашения, а то чего не так подумают, ворвалась и без приглашения сразу плюхнулась, лучше постоять. Вот и девчушка лет трех в уголочке на горшке сидит, у нее в руке кусок белого хлеба, лохматая собачка визгливо лает, машет просительно хвостиком, норовит хлеб оттяпать, а ребенок довольно ловко увиливает, крутится юлой, собачка подпрыгивает, и ай-ай-ай, горшок выскальзывает из-под задницы, и содержимое заливает пол… Вонь, рев, добыча оказывается в собачей пасти.

Женщина резко бросила трубку, встала из-за стола и, подхватив ребенка на руки, заметила Марусю.

— Простите, что беспокою, я приехала с сыном, буду здесь преподавать рисование и русский язык, но все целые палатки разобрали, нельзя ли попросить из вашего запаса?

То ли обращение неприятно резануло директрису, то ли весь вид “новенькой” вызвал отрицательную реакцию, но лицо ее окаменело, и она смерила молодую нахалку взглядом.

— Нет у нас других палаток, вы, наверное, не знаете, что здесь… — и она обвела комнату глазами, — все принадлежит нашим предкам. Эта рухлядь… а вы ведь именно так думаете? Эти предметы — дырявые и старые и есть наше прошлое — наша история, и мы ее бережем. Не вздумайте нас судить и учить. У меня в семье уже завелась одна критикесса… “оттуда”. Предупреждаю заранее: со своим уставом в чужой монастырь не лезьте.

“Антикварный салон” состоял из трех колченогих венских стульев, обшарпанного стола, покрытого облупленной клеенкой, продавленного дивана да раскладушки, заваленной бесформенным тряпьем. Тут над головой, на втором этаже, будто слоны запрыгали, послышались визг, шум драки, девочка лет семи кубарем скатилась с лестницы, подбежала к матери и, захлебываясь в слезах, затараторила:

— Же ве, же ве, мэ ил не ве па… маман, же ве…

— Что ты хочешь? Объясни, чего не поделили? — и, взглянув на Марусю, отчеканила: — Вам предстоит научить их говорить по-русски, у нас это не получается.

— Странно, но ведь вы только что сказали, что храните традиции, а язык не смогли сохранить. Ваши дети вырастут не помнящими родства и не знающими русской культуры… — и осеклась.

Она хотела было спросить о странном песенном репертуаре, который она слышала на платформе, и почему внуки старой эмиграции смакуют совковые песни? Может, они слов не понимают, и им кажется, что эти задушевные мелодии и есть русский фольклор? А вот и неприметный книжный шкаф, как бы стыдливо занавешенный простыней.

— Можно взглянуть? Для занятий, может, книжки найдутся?

На нее глядели зеленые и синие корешки знакомых подписных изданий Чехова, Толстого, а вот и другой набор — Герцен, Маркс, и уж совсем неожиданно с верхней полки зыркнули “Поджигатели” Шпанова.

— Это почему такой странный набор?

— Потому что умер один старик, жалко было выбрасывать на помойку, вот и перевезли его библиотеку сюда. Может, пригодится когда-нибудь.

Из дальнейшего, уже почти мирного разговора Маруся выяснила, что многодетная семья директрисы живет в соседней деревне и что хороших палаток нет. Расписание лагерной жизни: с утра подъем, линейка, молитва, потом занятия с детьми в разных группах, разбитых по возрасту, у Маруси самые маленькие, их около двадцати.

На пороге появилась девушка.

— Идемте поищем в кладовке, там наверняка найдутся кусок брезента и раскладушка. Я вам помогу дотащить.

Лицо у директрисы опять одеревенело.

— Это моя невестка Нина, с ней вы наверняка найдете общий язык.

Когда они пересекали лужайку, девушка застенчиво сказала:

— Знаете, в эмиграции ничего нет тайного. Я о вашей истории слышала, о том, как вы выезжали, а еще мне один знакомый рассказывал о вас. Как я поняла, вы с ним были знакомы еще в Ленинграде, до той трагедии с вашей матерью.

— Странно. А как его зовут?

— Зовут Леонидом, но теперь он предпочитает Лео. На иностранный манер.

— И что же он делает во Франции?