Вера, надежда, любовь

Ночью в темноте Маруся прислушивалась к беготне по коридору, поезд стоял на полустанках, нагонял время в пути, вагоны шатало из стороны в сторону, под утро, крепко обняв малыша, она заснула.

Выгружались дружно, будто и не было бессонной ночи, горнист продудел приветствие утру, рюкзаки, сумки заполнили платформу, “руко” кое-как построили ребят, и все двинулись к автобусам на площади перед вокзалом. Гренобль встречал солнышком, а вдали — заснеженными вершинами.

— Дайте я вам помогу, — высокий седовласый мужчина ловко подхватил ее чемоданчик и взял за руку малыша. — Вы, видно, в первый раз в лагерь РСХД едете, ничего, привыкните, да не обращайте внимания на эту гвардию “пионервожатых”, они плохо воспитаны, слово “спасибо” они не знают и руку братской помощи от них не ждите. Я от этой эмиграции и не такого насмотрелся, хоть они и внуки великих русских философов, но правила хорошего тона им не знакомы, к нам, новеньким, отношение как к плебсу, мы для них второй сорт, и не потому, что по-французски плохо говорим.

Он представился, она улыбнулась, но его имя сразу вылетело из головы, наконец автобусы заполнились, мужчина сел рядом с малышом, Маруся сзади, поехали.

Такой Франции она еще не видела, вокруг поля, лес хвойный на зависть Шишкину, оказывается, и здесь огромные елищи растут, вот и березы веселеньким белым хороводом напоминают о родине, толстые рыжие коровы, как с выставки ВДНХ, медленно бродят по изумрудным лугам, стада барашков наращивают кудрявые шкуры, ровные ухоженные квадратики угодий, фермы с припаркованными джипами, проехали пасеку, потом заводь с гусями-лебедями, ни одного сельского жителя, ни одного трактора, битва за урожай идет по странным законам, будто не только все само по себе растет и наливается спелостью, но и человек при этом чуде как бы ни при чем. Дорога ползла вверх, деревни остались позади, справа лужайки с иван-чаем в рост человека, за ним ромашки и дрок, усеянный желтыми ароматными слезками, по обочинам ежевика, и опять ни души, но чувство, что вот-вот из-за деревьев появится Красная Шапочка под ручку с Мальчиком-с-пальчиком…

Маруся смотрела в окно, любовалась природой, мужчина рассказывал ее сыну смешную историю, тот оживился, рад был поболтать по-русски. Она встала на колени, оперлась руками на спущенное стекло, высунулась в окно и вдохнула. Боже, какие ароматы! Конечно, сразу мелькнуло: “как у нас в деревне”, но нет, все-таки пахнет иначе, даже если зажмуриться и вдохнуть глубоко-глубоко, задержать воздух в легких и попробовать вспомнить свой русский аромат, нет, он почти, почти такой же, но не совсем такой. Когда появилось у нее это странное желание сравнивать, кто есть свой, а кто чужой, что свое лучше чужого? Ведь за последние годы многие “свои-наши” обернулись вполне чужими. Не нужно ли наконец подумать и окончательно перестроить себя на другой лад? В корне убить ностальгию, а ведь в ней угнездился не только запах и вкус пирогов с капустой, а и много того, чем заражен всякий русский человек до самой смерти. Кажется, ностальгию придумали не французы? Надо решиться, отбросить сантименты, отказаться от тоски, найти любовь в другом, хотя бы в той красоте, которая вокруг, стоит только руку протянуть, сделать два шага вперед навстречу неизвестному (а может, оттого чуждому?), и тогда устрицы покажутся вкуснее селедки и сала, а французская литература, которой грезили русские поэты, напитает душу не хуже Пушкина. Ну, а вдали, там, за горами лет, на их склоне, ей обязательно повезет, и она опять вернется в питерские моросящие дожди и золотую кленовую осень.

Новый знакомый обернулся к ней и неожиданно сказал:

— Знаете, а у меня ведь было другое имя, я здесь начал новую жизнь, сменил паспортные данные на французские. Конец прошлому.

Он улыбнулся, и Марусе показалось, что она уже встречалась с ним.

— Странно, мы с вами знакомы? Может быть, в прошлой жизни?

— Нет, вряд ли, у нас слишком большая разница в возрасте, а во Франции я довольно быстро из эмигрантских кругов сбежал, испарился и осел на дно. У меня поначалу тоже были иллюзии о наших за границей, не верил рассказам умных людей, а уж когда нахлебался, решил и от них сбежать. Я, знаете ли, что-то вроде вечного побегушника, видно, на роду мне написано искать свое место всю жизнь.

“Просто он старый, а я молодая, я сумею, выучу язык, вот ведь вокруг меня молодое поколение русских-французов, православных и вполне счастливых, правда, ко мне они с опаской относятся, но понять их можно”.

Приехали. Голое поле, в поле уже несколько брезентовых палаток времен последней мировой войны. В одной, самой большой, самодельная часовня, рядом кирпичный двухэтажный домик, смахивает на белую мазанку, в нем помещается штаб лагеря, и здесь же живет директриса с семьей, на втором этаже свалены старые вещи, книги, ломаная мебель, пустой каменный сарай, видимо, бывшая конюшня, одной стеной примыкает к домику, а другой к кухне. В сарае Маруся будет учить деток рисовать и читать русские сказки, а для начала хорошо бы вынести отсюда хлам и подмести пол.