Вера против фактов

Кстати говоря, говоря об «универсальности», я имею в виду «почти универсальность», поскольку существуют, очевидно, люди, у которых отсутствует эмпатия, которые обманывают окружающих и не испытывают чувства стыда. И конечно, бывали случаи, когда значительная часть какого-то общества принимала участие в массовых аморальных действиях: это и нацистская Германия, и части Соединенных Штатов до Гражданской войны, где практиковалось рабство. Люди западной культуры считают уродование гениталий или убийство «за честь семьи» безнравственными, но многие жители Ближнего Востока не видят во всем этом ничего плохого, зато считают аморальными западные традиции просвещения женщин и предоставления им права одеваться так, как хочется. Более того, значительная доля вещей, которые мы сегодня рассматриваем как безусловно безнравственные (поражение в правах гомосексуалистов, женщин и членов иных этнических групп, использование детского труда, издевательство над людьми и животными в качестве развлечения), когда-то была частью западного общества. В книге «Лучшее в нас» (The Better Angels of Our Nature) Стивен Пинкер убедительно доказывает, что со времен Средневековья большинство обществ стало куда менее жестокими, в основном благодаря изменениям в том, что в них считается моральным, а что аморальным. Так что если мораль и будет врожденной, на нее тем не менее можно влиять. И одного этого факта достаточно, чтобы опровергнуть утверждение о том, что мораль исходит от Бога, – если, конечно, нравственное чувство божества тоже не меняется со временем.

Стремительное изменение многих аспектов морали даже за последние 100 лет позволяет предположить, что ее «врожденностью» мы обязаны не эволюции, а обучению. Дело в том, что эволюционные перемены просто не происходят так быстро, чтобы объяснять ими социальные перемены (к примеру, понимание того, что женщины – не низшая половина рода человеческого, а пленников и заключенных не стоит пытать). Объяснение этих перемен должно основываться на разуме и обучении, на понимании того, что нет никаких рациональных оснований присваивать себе моральные привилегии по сравнению с представителями других групп.

Тем не менее некоторые варианты нашего нравственного поведения (если не чувства) почти наверняка появились в процессе эволюции. Свидетельством тому служат параллели между поведением человека и его ближайших родичей. Приматолог Франс де Вааль с коллегами описали множество таких сходств между приматами и людьми. Шимпанзе, к примеру, пытаются спасать своих сородичей, если те падают в ров, окружающий их клетки, а капуцины демонстрируют некоторое представление о «справедливости»: получив кусочек огурца за то же действие, за какое обезьяна в соседней клетке получает более вкусную виноградину, они устраивают настоящую истерику. В самом деле, даже крысы, как показали ученые, обладают рудиментарной эмпатией и стремятся освободить запертых или расстроенных собратьев, открыв их клетку, – и не рассчитывая при этом на вознаграждение. Забавно, но крысы не проявляют никакого стремления помогать другим разновидностям крыс, с которыми не знакомы, – включая, если сами они выращены в чужой группе, свою собственную. Такую же дискриминацию чужих по сравнению со своими можно наблюдать у людей и других приматов.

И все же эти параллели не доказывают, что мы имеем общие гены моральных чувств с нашими родичами, – гены, которые все мы, по идее, должны были бы унаследовать от общих предков. Так, в экспериментах капуцины демонстрируют более просоциальное поведение (то есть готовность помочь), чем шимпанзе, хотя генетически шимпанзе гораздо ближе к человеку. Орангутаны тоже стоят ближе к человеку, чем капуцины, но если люди и капуцины негативно воспринимают несправедливое обращение, то у орангутанов ничего подобного не наблюдается. (Более того, даже собаки и вороны более нетерпимо относятся к несправедливости, чем орангутаны!) Если наложить существующую у животных «мораль» на известное фамильное древо млекопитающих, выяснится, что варианты поведения, которые можно считать «моральными», появились в ходе эволюции независимо в нескольких разных ветвях. В этом есть смысл, ведь даже близкородственные виды иногда имеют очень разные социальные системы (один из примеров – бонобо и шимпанзе), а в разных социальных системах отбор идет по разным критериям. Орангутаны, к примеру, ведут гораздо более одинокую жизнь, чем шимпанзе, поэтому у них естественный отбор по вариантам поведения, обеспечивающим гармонию в группе, не должен играть существенной роли.