Вербовщик. Подлинная история легендарного нелегала Быстролетова

«Есть среди беженцев счастливцы, снабженные валютой, – сообщало «Русское эхо». – Но громадное большинство – это мечущиеся в напрасных поисках работы в многолюдном и чуждом им Константинополе… Здесь поиски какого-нибудь труда – погоня за возможностью каждый день обедать».[69]

По словам Быстролетова, работу он нашел быстро: пошел по нужному адресу и «в несколько минут» уговорил русского консула профессора Гогеля оформить ему паспорт на имя Хуальта Антонио Герреро; под этим именем он нанялся кочегаром на бразильский сухогруз «Фарнаиба». Правда же такова, что российским консулом в Константинополе был поверенный в делах Якимов, а профессор Гогель возглавлял Союз русских писателей и журналистов (в Праге он будет преподавать уголовное право на юридическом факультете, куда поступит Быстролетов). Раз не было консула Гогеля, то, наверное, выдумана и «Фарнаиба»? Сухогруза с таким названием в судоходных анналах действительно нет. Однако в Константинополе швартовались бывшие австрийские лайнеры Asia и Braga, конфискованные в начале войны в бразильских портах и позднее переданные французам. Но, в таком случае, зачем придумывать другой пароход?

«Мне было девятнадцать лет. Я очутился один в чужой стране в такое грозное время. Я не понимал, что такая жизнь закаляет и что каждый раз, поднимаясь после падения, я становлюсь сильнее, что учусь противиться буре и выбирать направление своего бега…»[70]

В своем первом советском трудовом списке Быстролетов двумя словами упомянул, что до «Фарнаибы» служил кочегаром на русской «Туле».[71] Можно лишь гадать, как он без надежных документов (в консульстве ему не выдали бы никакое свидетельство) нанялся на этот пароход. Здесь и началось накопление опыта, благодаря которому он стал виртуозным разведчиком. «Тула» принадлежала акционерному обществу «Добровольный флот», учрежденному правительством Российской империи и потому неукоснительно подчинявшемуся распоряжениям белого командования. В частности, оно было обязано вести учет русских подданных призывного возраста, работающих на его пароходах и транспортах.[72] Дмитрий умудрился спрятаться на виду – никто не заподозрил бы дезертира в кочегаре полуказенного судна.

Но что и почему он прикрыл «бразильской» легендой? Куда нанялся – на иностранное судно, ходившее до ближневосточных и североафриканских портов, или остался на российском (в апреле 1920 года начальник русской морской базы в Константинополе разрешил заграничный фрахт 12 пароходам, в том числе «Туле»)? И каким образом в его английском появился американский акцент, который заметил его будущий агент? Быстролетов так описал средиземноморский рейс, ставший для него первым испытанием на прочность:

«Команда состояла из многонационального сброда: у них общее было только одно – физическая грубая сила. Они сразу угадали во мне слабосилие и интеллигентность, то есть то, что особо презирали или ненавидели, а потому все дружно избрали меня мишенью травли. Одной из форм травли было бросание в меня кусочков хлеба за завтраком, обедом и ужином. Инстинктом я понял, что сотня жестоких грубиянов может затравить насмерть, если только я не приму меры».

На стоянке в Александрии он купил длинный, зловещего вида нож. Когда во время обеда в лоб ему опять прилетела корка хлеба, Дмитрий выхватил свое оружие и с криком «Смерть тебе!» бросился на обидчика – но так, чтобы дать себя схватить и утихомирить. За русским кочегаром закрепилась кличка «Бешеный», и его больше не трогали.

«Я был овечкой, из страха натянувшей на себя волчью шкуру, – писал Дмитрий Александрович. – И ее носил на себе до тех пор, пока под ней не наросла настоящая».[73]

* * *