Вербовщик. Подлинная история легендарного нелегала Быстролетова

«Еще одним источником» был Дональд Маклейн, которого Кривицкий не знал ни по имени, ни в лицо. Контрразведчиков настолько взбудоражили намеки на продолжающуюся утечку секретной информации, что вплоть до мая 1941 года они разыскивали и допрашивали лиц, с которыми Пик так или иначе контактировал в Великобритании, пытаясь найти хоть малейшую зацепку. Потом стало не до того.

А художник-шпион после оккупации Голландии участвовал в Сопротивлении, оказался в концлагере Амерсфорт, затем в Бухенвальде. Выжил. В 1946 году вернулся на родину.

MI5 вновь взяла его под наблюдение с помощью коллег из внешней разведки. Отчеты о круге общения Пика, его переписке и контактах с британскими гражданами составлял Ким Филби – соответственно, в Москву ушло сообщение об интересе английской контрразведки к бывшему советскому агенту. Но беспокойства это не вызвало: в Центре об этом узнали еще до войны. Предупредил Энтони Блант из «Кембрижской пятерки», служивший в одном из отделов MI5.[380]

Генри Пик после войны мог не скрывать своих убеждений. Согласился стать секретарем Общества дружбы «Нидерланды-СССР», вновь занялся живописью и дизайном и даже получал государственные заказы на оформление различных национальных выставок.

В марте 1950 года он прилетел в Лондон на торговую выставку – и с ним, конечно же, захотели пообщаться люди из MI5. Пик рассказал своем прошлом довольно подробно, но лишь о том, что в целом и так было известно контрразведке. Ученик Быстролетова не сказал ничего, что навредило бы тем, кого он знал, и делу, которому когда-то служил. Раймонда Эйка, благополучно пережившего расследование дела Кинга, Пик назвал своим промахом – якобы от него не было получено ничего, кроме малоинтересного экономического обзора. Джон Кинг давным-давно раскололся и отбывал тюремный срок, детали вербовки и явочных встреч не могли ухудшить его участь. Второй источник в британском МИДе Пику не был известен. Своих кураторов он называл только по псевдонимам – Людвиг, Петер, Вальтер, Ганс. Художник согласился набросать по памяти карандашный портрет Ганса, будучи уверенным в том, что его больше нет на свете, – как и Людвига-Рейсса, о гибели которого от рук НКВД писали газеты.

В MI5 поверили в правдивость рисунка (покойного Рейсса художник изобразил довольно точно) и, памятуя слова Кривицкого, предположили, что Ганс – это Джо Пирелли. Портрет показали бывшему коллеге Олдхема, коротавшему свои дни на пенсии. Кемп, наверное, внутренне поежился, когда ему напомнили о скандале 1933 года. Он ответил, что лицо на картинке кажется ему знакомым, но как выглядел Пирелли – с таким вопросом лучше обратиться к миссис Олдхем. Разыскивая вдову, контрразведчики опоздали буквально на несколько дней. 27 июня 1950 года полицейские Кингстона выловили из Темзы труп пожилой женщины без следов насилия. Ее быстро опознали – Люси Олдхем, снимала дешевое жилье на окраине, страдала депрессией, – и констатировали самоубийство.[381]

Если бы Быстролетов вдруг вернулся в Европу – то его, наверное, никто бы уже не узнал: настолько постарел Джо Пирелли, он же граф Переньи et cetera. Хотя, если сравнить портрет агента Ганса в образе денди с лагерной фотокарточкой – и абрис лица, и контур носа у него остались те же. И чуть приподнятая, будто в удивлении, левая бровь. Только появились глубокие морщины и напрочь исчез блеск из глаз.

* * *

На похоронах Сталина в марте 1953 года в давке погибли и покалечились несколько сотен человек. Страна рыдала, сокрушалась, паниковала, будто перед концом света. Но на островках ГУЛАГа… В одном из пунктов Вятлага охрана лишь злобно щурилась, глядя, как ликовали заключенные:

«Все шапки вверх швыряли и кричали: “Усатый сдох, усатый сдох!”»

В Норильлаге вывесили траурные флаги, но –

«…у всех было радостное настроение, это можно было заметить по лицам, по шуткам, которыми обменивались зэки».

«[В воркутинском Речлаге] по радио передавалась траурная музыка, а население барака буквально вопило от радостного восторга».

«Ликуем, верим, что будут перемены к лучшему», – переживали озерлаговцы.

«Все были в надежде, что вот-вот скоро всех высвободят», – казалось заключенным Нижамурлага.[382]

«Радость жизни и физическое ощущение силы были столь велики и властны, что я не мог запереться в себе…»