Вербы пробуждаются зимой<br />(Роман)

Матвей Иванович живо припомнил все, как было. В жаркий полдень, когда, как обычно, на переднем крае наступило затишье и солдаты улеглись в траншеях отдыхать, на окопы обрушилась лавина артиллерийского и минометного огня. Прибрежные высоты затянуло пылью и дымом. В небе появились самолеты. Откуда-то из окрестностей Новгорода ударили тяжелые мортиры. Деревья взлетали на воздух, земля тряслась и гудела, будто по ней бежали табуны железных коней. Проводная связь с батальонами была оборвана. По рации стало трудно говорить. Вокруг свистело, стонало, ухало. В наушниках слышался сплошной треск и заглушающий лай немецкой речи.

Из первого батальона прибежал окровавленный посыльный.

— Немцы переправились на наш берег, — выпалил он.

— Сколько? Где? — попросил уточнить Бугров, оставшийся в те дни за командира полка.

Посыльный склонился над разостланной на столе картой.

— Вот тут, в лощине, до роты. Сюда кустарником просочился взвод, не более. Но на воде их много. Вплавь и на лодках, товарищ комиссар.

Солдат облизал запекшиеся губы, поправил бинт на голове.

— Огоньку бы. Комбат просил.

Бугров снял фляжку с ремня.

— Попей.

Солдат жадно, гулко глотая, выпил всю фляжку, утерся грязным рукавом.

— И еще бы подмогу. Хоть небольшую. Там мало осталось нас.

— Назад добежишь?

— А как же. Хоть мертвый, а назад. — Он вскинул на ремень винтовку, пригнувшись, сунулся в дверь.

— Погоди! — окликнул Бугров.

Солдат вернулся.

— Скажи комбату: будет и огонь и подмога. Сбросим в Волхов собак.

Повеселевший посыльный убежал. Бугров вызвал командира роты автоматчиков Сергея Ярцева.

— На участке первого батальона немцы переправились на правый берег, — сохраняя спокойствие, начал Бугров. — Пока их там чуть больше роты. Но переправа продолжается. Они хотят создать плацдарм и затем ударом на восток перерезать шоссе Ленинград — Москва. А этого нельзя допустить.

— Ясно, товарищ комиссар! — кивнул Ярцев. — Без шоссе нам нельзя. Все снабжение по нему.

— Так вот, — продолжал Бугров. — Приказываю уничтожить вражеский десант! Наступление поддержим огнем. Ну, что молчишь?

Лейтенант Ярцев уперся головой в сосновый накатник блиндажа.

— Жив не буду, а уничтожим, товарищ комиссар!

— Что значит — не буду?

— Это вроде клятвы у нас.

— A-а! Ну, то-то!

— Разрешите идти?

— Да!

А спустя час лейтенанта Ярцева, забинтованного, бледного, с запекшимися от крови волосами, привели в блиндаж два автоматчика. Возбужденный, злой, он оттолкнул их в стороны, выпрямился и, еле держась на ногах, шатаясь, доложил:

— Приказ выполнен! Десант уничтожен.

Своими руками укладывал отважного лейтенанта на носилки Бугров. Сам же и встречал его после госпиталя в полку. Был он еще долго слаб. Больше месяца с палочкой ходил. А потом уже в политотделе, когда начальником стал, нашивки за ранение ему вручал. И вот теперь нашелся чиновник, под сомнение кровь людскую взял. Ах, какая бесчестность! Какой наглец!

— Ты что вздыхаешь, Матвей? — толкнула в бек жена. — Может, заболел?

— Нет. Ты спи. Спи…

Он натянул на плечо жены простыню, тихонько встал и, закурив, вышел на открытую веранду. С дальних барханов все еще тянуло сухим жаром, но он был уже гораздо слабее вечернего. Горный воздух, смешанный с запахами талых вод, теснил его. Временами он прорывался сквозь обвившие веранду кусты винограда, и тогда оголенное по пояс тело охватывала бодрящая свежесть. Редкие крупные звезды предутренне бледнели. Над землей мигали крошечными фонариками светлячки. В гараже комдива не умолкал сверчок.

Сев в кресло, Бугров продолжал свои раздумья. Вспомнился ему разговор с Дворнягиным в эшелоне, его слащавый тост за столом: «Разрешите, дорогой товарищ командующий, выпить за ваше полководческое искусство, за ваш светлый ум!» Еще тогда не понравился он своим заискивающим поведением. Возможно, тогда и поспорили за это? А потом содержание спора стало известно работникам Гусакова, и задержали. А не дворнягинские ли это проделки? Не он ли возвел клевету, а потом при встрече кричал: «Вот сволочи! Вот клеветники! На кого руку подняли…» Да, это он. Только он. Зря я, грешным делом, на повара подумал. Зря. Прости меня, Артем, прости. Забыл я, что и в высоком дереве водятся короеды. И когда хотели назначить заместителем начальника политуправления, он, Дворнягин, как видно, свинью подложил. Генерал Хмелев одобрил назначение, а к Дворнягину попало дело, и началось. «Не клеится, Матвей Иванович. Тормозят. Но я пробью. Непременно пробью», — уверял чертов хамелеон.

Так и «пробивал», шельмец, пока не расформировали армию. Хорошо, что сам попросился сюда, в Туркестан. А то, чего доброго, мог бы, шельмец, и увольнение из армии подстроить. Письмо, что ли, Хмелеву написать? Подумаем. А пока Сергея надо выручать. Сергея…

Рано утром, придя на работу, Бугров позвонил командующему округом Коростелеву.

— С добрым утром, Алексей Петрович, — услышав голос Коростелева, начал он. — Не помешал?

— Ты что, Матвей! В коем веке ты мне мешал?

— Молчу и поднимаю руки.

— То-то же. Как вы там, не испеклись? У нас с утра тридцать один.