Верещагин

Когда я вернулся домой, то не заметил, вопреки обыкновению, что я один. Да я и не был теперь один. Тот самый подвесной мост, на котором мы с ней внезапно попали в такт, становился все крепче, все реальнее. То, что ее не было сейчас рядом, почти не имело значения: мы шли с ней по этому мосту, держась не за веревки перил, а за руки, и нас раскачивало, подбрасывало вверх, но эта раскачка была так блаженна, так нежна. Я налил себе коньяку из той самой припрятанной на особый случай бутылки, потом еще и еще. Заварил своего «пойла», чтобы был хоть какой-то предлог для коньяка.

Потом я вдруг вспомнил, что еще не снял пиджак после концерта, и умыться не мешало бы. Пошел в ванную, включил свет, снял очки, умылся. Когда снимал полотенце с гвоздя, скользнул взглядом по зеркалу и замер. Оттуда на меня смотрел старик, настоящий старик с седыми космами, высокий, страшно худой, в измятой, не очень свежей рубашке с вытертым воротом.

Я сел на край ванны, включил холодную воду, подставил руку под струю. Остатками разума я цеплялся за все, за что еще мог уцепиться: посмотри на себя, идиот, посмотри на нее, вспомни тетку, о господи, брата вспомни… Не знаю, сколько я так просидел. Ничего не помогало. Стоило мне вспомнить ее руку в своей — и подвесной мост начинало раскачивать с новой силой, но мне не было страшно, мне было так хорошо, как никогда в жизни! Я столько ждал этого, я так молил об этом — господи, дай мне узнать любовь, дай хоть раз испытать… И отказаться? Остановить? Прервать? Я не мог этого, о нет.

И тут раздался телефонный звонок.

Я знал, что это она, поэтому не мог снять трубку сразу, мне надо было как-то справиться с дрожью, сделать так, чтобы ее, этой моей дрожи, не было в голосе. Не уверен, что мне это удалось. Да, это была она.

— Здравствуйте, — ее голос тоже был странно напряжен, не так спокоен, как сегодня на концерте. — Знаете, я подумала, что могла бы зайти к вам завтра, часов в пять. Это нормально?

Если бы она могла меня увидеть сейчас, на другом конце провода, она наверняка испугалась бы. Мне пришлось положить руку на сердце и сделать несколько вдохов, прежде чем начать говорить, — так меня трясло. И еще я обожал ее голос.

— Я буду вас ждать, — только и мог я выговорить.

В трубке помолчали.

— Можно я спрошу, Профессор?

— Конечно.

Она снова помолчала несколько секунд.

— Я только хотела спросить вас… Что это?

Мне не надо было ничего объяснять, я понял ее вопрос. Подвесной мост под нашими шагами взлетал и раскачивался, и солнце светило прямо в глаза! Я ответил так же, как она спросила:

— Вы сами знаете что.

На распространенный ответ у меня не хватало дыхания.

— Я приду к вам завтра.

И она повесила трубку.

Конечно, я не спал ни минуты. Пробовал сесть за рояль, разложил наброски «Верещагина», думал поработать немного, но это оказалось невозможно. Раскачка на мосту продолжалась, иногда она усиливалась до невозможности удержать равновесие, я даже слегка прикрывал глаза — и в эти моменты блаженство заливало меня до краев. Я обнимал ее, сливался с ней, вдыхал ее запах, целовал ее прикрытые глаза… Господи, как я жил без нее?

Ужас был в том, что я не мог позвонить ей. Чтобы трубку взяли брат или тетка?! Ну нет. Это я еще помнил. Ужас был и в том, что меня это уже не останавливало.

К утру я, кажется, все-таки уснул часа на два. Потом вскочил, как по будильнику, сбегал в душ, поменял рубашку на чистую. Несколько раз обошел свой дом, увидел вдруг, как он захламлен, всё в пыли и паутине, попытался прибраться, но быстро бросил это бесполезное занятие. Матери как-то удавалось с этим справиться, а больше никому. Да и ладно. Я заварил своего чаю, на этот раз без коньяка, — и стал ждать. Удивительно: я думал, что часы ожидания будут противно и нудно тянуться, но это было так весело — ждать ее! Я мог сотни раз представить себе, какая она, как смеется, как говорит, как пахнут ее руки (я это даже помнил). Я лежал на своем топчанчике, то с открытыми глазами, то с закрытыми, — и представлял, представлял, представлял. Кажется, была и музыка, но мне в кои-то веки было не до нее. Пару раз звонил телефон, я вскакивал и бежал к нему — вдруг это она? — но это была не она. И я возвращался к своему главному занятию: ждать ее.

Она пришла, как и обещала, в пять.