Верещагин (Кончерто гроссо)

Как будто это и так не было ясно.

– А вы зайдите, пожалуйста, к ректору. Может, он объяснит. Мы не знаем, нам велели объявление повесить, и завтра тоже, а дальше пока не сказали.

Понятно. То есть на самом деле ничего не понятно. Да что ж это такое?!

Я больше не пытался спрашивать, пошел в ректорский кабинет. С ректором у меня отношения сложные (да как со всеми, господи!), взаимной любви у нас не было, но и ненависти тоже. Он был плохой композитор, плохой исполнитель, сам это знал и, слава богу, не завидовал более талантливым собратьям. Да и чему было завидовать – их преподавательским, исполнительским и композиторским грошам? Это они, по всем канонам, должны были умирать от зависти к его огромному кабинету с дубовой обшивкой, к его частым заграницам, к тому, что он вхож «туда» (при слове «туда» указательный палец шел вверх). Кто-то и умирал, я нет, и он знал, что я не притворяюсь.

Пару раз он меня даже прикрывал, выгораживал, когда «оттуда» звонили и требовали разобраться с антисоветской музыкой профессора такого-то. Как будто музыка может быть советской или антисоветской, русской или антирусской, идиоты…

Я был уже в ректорском предбаннике. Секретарша, седая дама, моя добрая знакомая, которой я всегда при встречах целовал ручку и говорил что-нибудь куртуазное, увидев меня, немедленно стала похожа на тетушек из учебной части. То ли сочувствие, как к больному, то ли страх. И взгляд отводит.

– Здравствуйте, дорогой мой! Я сейчас, загляну к ректору, он был один, но подождите, я обязана спросить…

Я не стал садиться, и правильно сделал. Секретарша тут же вышла ко мне.

– Можно, заходите.

Я вошел. Ректор уже вставал мне навстречу из-за дубового своего стола. Странно, ректор консерватории – а за столом, как в ЦК партии, вдруг подумал я, с зеленым сукном. Сидел бы уж за роялем, что ли… Чушь, какая чушь, одернул я себя, нашел о чем думать.

– Профессор, дорогой мой, здравствуйте! Как наше драгоценное здоровье?

С ума он сошел, что ли? Или это все-таки я потихоньку схожу с ума? Какое здоровье, при чем тут здоровье?

– Спасибо, я здоров. На занятия вот пришел. А что там с моими занятиями?

– С занятиями? А что с ними такое?

– Их отменили.

– Отменили? Кто? Ах, ну да, занятия ваши сегодняшние. Да-да. Тут такое дело, Профессор…

Он обвел взглядом кабинет, избегая смотреть мне в глаза.

– Давайте-ка мы с вами на диванчик присядем.

Диванчиком он называл громадный диван черной кожи, сталинского покроя, я ненавидел такие, сам не знаю почему. Как будто диван может быть в чем-то виноват. Мы сели, не спорить же. Ректор продолжал молчать, он явно искал слова.

– Послушайте, – тут уже я устал ждать и пошел в наступление, – что это все-таки за чепуха с отменой занятий? Я же позвонил вчера, сказал, что здоров, что я выхожу на работу. Меня студенты ждут, мы и так потеряли с ними много времени, нам наверстывать надо.

– Профессор, – ректор сгруппировался, – а что это за Концерт вы сейчас пишете? Если не секрет, конечно. Но боюсь, это уже не секрет.

По спине у меня потек холод. Теперь уж я собирался с мыслями и с силами, чтобы не выдать себя одним каким-нибудь неверным словом.

– Вы же знаете, я всегда что-то пишу, на то я и композитор. У меня и в дипломе так было написано.

Ректор первый раз за сегодняшний день улыбнулся было, но быстро снял с лица улыбку.

– Нет, я про последнее спрашиваю. Вот прямо сейчас что вы пишете? – мягкая вкрадчивость ушла из его речи, он был уже настойчив.

Ненавижу. Да как же они не понимают: ведь это то же, что открывать дверь в сортир, когда человек сидит на унитазе! Или дверь в спальню, когда там занимаются любовью. Что вы пишете… Как они там, в своих дьявольских конторах, это представляют? Я сижу за столом, как прилежный ученик, и аккуратным пером наношу аккуратные ноты на идеально разлинованный лист? Что у меня есть план и график? А потную рубашку мою не хотите посмотреть?! Как карандаш с треском ломается, прорвав в бумаге дыру, не хотите? Как падают нотные тетради с рояля, когда я ищу их, их… звуки… и пытаюсь быстрее записать, и не успеваю, и проклинаю себя за это – вот это всё вы не хотите?!.

– Я сказать вам этого не могу.

– А ведь придется сказать, Профессор, придется, – голос звучал почти ласково, до жути. – Вы же не хотите остаться вне кафедры? Ну вот, а кафедра не хотела бы, я уверен, лишиться вас. Да и я, скажу вам честно, я тоже не хотел бы вас лишаться. Вас, надежды русской музыки, как сказал когда-то Гений.