Верещагин (Кончерто гроссо)

– Как хорошо, что ты позвонил, – сказала она, как мне показалось, немного отстраненно. – Я и зашла-то сюда на час, не больше, только вещи собрать, книги кое-какие.

– А что случилось?

– Так я же ухожу из редакции.

– Ты что, увольняешься? Или вас все-таки расформировывают?

– Нет, пока не расформировывают, но я ухожу. Да тут много всего, это по телефону не расскажешь, – определенно голос ее звучал по-другому, сдержанно, холодновато.

Может, в комнате кто-то есть? Ей неудобно говорить?

– Когда ты заканчиваешь сегодня? Я приеду к телецентру. Можно? – я боялся ответа, боялся, что она скажет «нет».

Она помолчала немного, как будто колебалась.

– Хорошо, приезжай, – голос чуть потеплел. – Я выйду в шесть, только подъезд теперь другой. Она назвала подъезд, я положил трубку, посидел перед телефоном… Что-то было не так в ее простых ответах, я чувствовал это. Страхи, которые ждали своего срока, снова подошли ко мне вплотную, окружили, забормотали мне в уши, и от этого бормотания веяло холодом. В шесть я стоял у входа в телецентр, там, у другого подъезда, где она сказала. К нему постоянно подъезжали машины со съемочными группами, я видел операторов с камерами, хмурых сосредоточенных ребят. Я их уважал, еще по работе с киношниками, где операторы всегда делали главную часть работы.

Мне хотелось принести ей цветов, но помешала простая мысль: ей же надо будет потом идти с цветами домой, как-то их объяснять – кто, зачем, почему. В общем, я пришел без цветов. Стоял – и вдруг представил себя со стороны: высокий сутулый старик (что уж там, старик, старик) в покосившихся очках, который высматривает свою возлюбленную среди снующих телевизионщиков. Даже развеселился немного.

Она была такая же красивая, нет, стала еще красивее, в ней только появилось что-то вызывающее, резкое. И бледная была ужасно, никогда ее такой не видел.

– Профессор, дорогой…

Ну вот, улыбнулась наконец. Чмокнула меня в щеку. Здесь это никого не удивляло, для телевизионщиков, как и для киношников, это обычное приветствие, вечно они целуются, будто сто лет не виделись.

– Проводишь меня до метро?

Она еще спрашивала. Я и хотел бы сказать себе, что острую фазу романа прошел, что страсти, как пепел от вулкана, потихоньку оседают на землю, но это было вранье. Она стояла рядом – и меня снова покачивало, мост под ногами начинал ходить ходуном. Я едва сдерживался, и, когда мы дошли до небольшого скверика, потащил ее целоваться, как десятиклассник, за кусты акации. Я помню, как захватил губами весь ее рот, целиком, чтобы она не могла ничего ответить мне, когда я буду повторять ей, как люблю ее, люблю, люблю… Она не сопротивлялась, и мы целовались бы еще дольше, если бы в одну и ту же минуту не поняли, что нам не хватает дыхания, мы сейчас задохнемся, вот что.

– И где вас учат так целоваться? – я пытался продышаться.

– Кого это «вас»? – смеялась она.

– Ну, вас… молодых, – сказал я честно.

Она посмотрела на меня хитро и показала язык. А потом вдруг разом стала серьезной.

– Что, родной мой? – спросил я. – Что у тебя не так?

Я огляделся, увидел невдалеке свободную скамейку.

– Ты очень торопишься? – Это я осторожно прощупывал почву. – А то присели бы.

– Нет, я совсем не тороплюсь. Можем посидеть.

Мы сели на скамейку. Я не знал, что и думать. А главное, не знал, хочу ли я услышать то, что она мне сейчас скажет.

– Так что, ты ушла с работы?

– Да нет, как видишь, просто редакцию сменила, давно было пора.

Она рассказала, как приехала в то утро в телецентр, побежала узнавать, что случилось, да так и осталась помогать в отделе новостей. В эти несколько дней, когда город ждал ввода войск, а потом и танковой атаки на воскресном митинге, работала почти безвылазно, редактировала, организовывала съемки, сама несколько раз выезжала со съемочными группами. На щеках у нее сейчас снова появился румянец, она ожила. Видно было, что работа по ней, она попала в точку.

– В общем, мне предложили контракт, пока на три месяца, и я сразу решила: да.

– Не страшно было?

– Страшно? – она как будто не поняла меня. Потом засмеялась: – Страшно мне было, Профессор, когда я первый раз шла к тебе… Шла и не знала, что это будет.

– А теперь знаешь?

Зря я это спросил. Она молчала. И, как мне показалось, чего-то от меня ждала. Впрочем, я мог и ошибаться, никогда не понимал, о чем думают женщины, когда вот так вот смотрят. А смотрела она прямо перед собой.

– Ну, а в остальном как? – спросил я, просто чтобы не молчать.

– А в остальном, – она перевела взгляд на меня, – я ушла от мужа.

Теперь она не отводила взгляда, смотрела прямо на меня, а мне хотелось провалиться сквозь землю под этим взглядом. И еще я вдруг ужасно испугался.

– Ты сказала ему?

– Что?

– Ты сказала ему… ну, про нас?

– Конечно.

О боже. Так я и знал, так я и думал, что этим все кончится, с ее-то нравом, прямым, как указательный палец моей матери.

– И что он?

Лицо у нее стало страдальческим:

– Что ты хочешь узнать? Что именно тебе интересно? – видно было, что говорить ей трудно. – Был скандал.

– Так я и знал, так я и думал… – я пробормотал это уже вслух.