Верещагин (Кончерто гроссо)

– Послушай, это кончено уже. Я все равно не стала бы с ним жить, я просто не могла. Тут все сошлось: я была у тебя, в город вошли танки, он стал меня искать, не мог найти, я уехала на работу, родители тоже ничего не знали и поэтому сказали ему какую-то ерунду, там, куда он звонил, меня не оказалось. В результате, когда я приехала домой… то есть к нему домой, пришлось мне все ему сказать, – она запнулась, – ну, почти все. А когда я сказала, то оставаться там уже не могла. Чего же непонятного?

– И где ты сейчас?

Она пожала плечами:

– Вернулась к родителям. Пока, – она снова подняла на меня взгляд. – Они только рады, даже спрашивать ни о чем не стали. Я просто сказала им, что вернулась домой, вот и всё.

Я молчал, подыскивал слова. Она тоже молчала.

– Зачем ты это сделала? – спросил я тихо, почти про себя.

Она смотрела на меня, как будто не поняла.

– Что именно?

– Зачем ты ему сказала?

– А как иначе?

– Господи, ты не представляешь, каково это… Не представляешь! Для мужчины это всегда удар ниже пояса, это смертельно.

Я как будто перенесся в то дачное лето, во времена истории с Крейдлиным, я вспомнил острую боль, которая разом отсекает тебя от прежней жизни. Вот она была, нормальная, а местами даже счастливая, и только сейчас ты это понимаешь, да поздно уже.

– Но как я могла ему не сказать? Врать я не хотела. В конце концов, мы прожили не один год вместе.

– Тем более! – мне казалось, что я почти кричу, хотя это наверняка было не так, это просто внутри у меня все кричало. – Зачем же наносить удар, да еще такой?! Ведь мы родня.

– Постой, постой… – теперь она смотрела так, как будто не верит моим словам и пытается их уточнить, перепроверить. – Ты хочешь сказать, мне надо было промолчать и остаться с ним?

Я ответил не сразу:

– Может быть, и так, – я помолчал немного и повторил: – Может быть, и так.

Глаза у нее разом посветлели, но как-то грозно посветлели.

– Боже, ты боишься? Скажи, Профессор, ты его боишься?

Догадаться было нетрудно. Да, я боялся. Это было моим кошмаром все последние дни: я представлял себе, как мне звонит брат, или вот он звонит жене в мое отсутствие, или приезжает без звонка, я открываю дверь, за моей спиной сын или жена, а он стоит на пороге, делает шаг ко мне… Объяснить, чего я так боюсь, я не смог бы. Да и страх ли это был? Я предпочел бы думать, что нет: ведь я был виноват перед ним и знал это.

– Послушай, ты ни в чем перед ним не виноват, – она как будто угадала мою мысль.

– А, брось. Конечно, виноват, и перед ним, и перед тобой. А перед ним мы вообще оба виноваты.

– Как можно быть виноватым в любви?

Я поморщился. Это было как из пьесы.

– Что он тебе сказал? Про меня – что?

– Сказал, что тебя убить мало.

Да, я так и знал.

– Ты не спрашиваешь, Профессор, каково было мне.

– Ты, – я опять подыскивал слова, – ты еще найдешь свое счастье, ты молода, умна, талантлива, – тут я поймал ее странный взгляд, – а от таких ударов, как этот, у него, оправляются долго. Иногда совсем не оправляются.

Она потерла рукой лоб.

– Да… а как же ты раньше… Знаешь, голова у меня разболелась, еще на работе. Надо было принять таблетку, но я думала, пройдет.

– Родной мой, – я заторопился, – пойдем, я поймаю такси, отвезу тебя домой.

Стыдно сознаться, я даже радовался тому, что можно не продолжать разговор.

– Нет, – она сказала это совсем уже спокойно, – давай пройдемся до метро, на воздухе лучше, чем в машине.

– И прости меня, бога ради. Да, я боюсь, я и не скрываю. Но кто бы и не боялся в моей ситуации? Не надо было говорить, ах, не надо! В конце концов, даже если уходишь от мужа, не обязательно говорить ему, из-за кого ты это делаешь, правда?

– Да, да, – сказала она торопливо, как будто с досадой. – Пойдем, пора, а то мигрень моя разыграется, а с ней лучше не шутить. Если привяжется, то на несколько дней.

Пока шли к метро, говорил, кажется, я один. Это было понятно: она же сказала, что у нее разболелась голова. Помню, рассказал ей про приход милиции, про убитого антиквара, про странное совпадение фамилий, которое не могло быть совпадением. Она вскинула на меня глаза – в них удивление смешалось с застывшей болью. Мигрень, да. Она по-прежнему время от времени потирала рукой лоб.

Мы расстались, не доезжая до ее станции, она так захотела.

– Не провожай дальше, – сказала она, – мне сейчас лучше помолчать.

Я видел это и не возражал:

– Не болей, родной мой.

– Я постараюсь, – она даже улыбнулась мне, но явно с трудом.

Я только еще попросил у нее телефон – как иначе я мог ее найти? Она подумала секунду, потом все-таки написала телефон на бумажке:

– Это на работу. Только я там не одна, долго разговаривать точно не смогу.

Я не спросил, почему она не хочет оставить мне телефон родителей. Я и сам не стал бы туда звонить. Хотел поцеловать ее, но она мягко отстранилась, просто пожала мне руку мимоходом.