Вереск и звезды

— Лучше подумай о том, кто будет оплакивать тебя, — прошипела эльфийка, молниеносно натягивая тетиву. Стрела со звоном ушла в потолок и разлетелась вдребезги от удара о камень. Нуменорец хрипло расхохотался и, вскинув руку вверх, растаял в воздухе, обратившись в дым. Тень ушла одновременно с его исчезновением. Вновь обретший способность двигаться Каленглад одним прыжком одолел оставшиеся ступени, на мгновение замер на том месте, где только что стоял черный нуменорец, и, послав проклятие небесам, склонился над неподвижным следопытом. Остальные три дунадана сразу бросились в темницу, откуда тотчас донесся возглас одного из них:

— Кархаммадель! Нет!

Нейенналь понадобилась целая вечность, чтобы преодолеть расстояние, отделяющее ее от Каленглада. Коридор, словно под воздействием темного чародейства, растягивался и деформировался, как будто стены его были из тонкой сырой кожи. Бредя по нему, охотница не отрывала взгляда от обтянутой бурой шерстяной тканью спины старого следопыта — единственной неизменной вещи в этом постоянно меняющемся пространстве. И даже встав рядом с Каленгладом, она не сразу решилась посмотреть на того, кто лежал перед ними на полу. Обретшее в посмертии покой и умиротворение лицо дунадана принадлежало Колхамниру, и именно в тот момент таварвайт, видевшая на своем веку не одну сотню смертей, поняла, каково это — смотреть на мертвеца и чувствовать облегчение от понимания того, что ты ошибся в худших своих предположениях. Ошибка давала хоть и призрачную, но все же надежду на то, что с Таданом все в порядке.

Увы, надежда прожила недолго — лишь до тех пор, пока Нейенналь не вошла в полуразрушенную камеру Мордрамбора. Возле входа два следопыта колдовали над худенькой женщиной, причем то, что их усилия бесполезны, становилось ясно с первого взгляда. Голова женщины была неестественно вывернута, на виске чернела рана, обрамляющие ее светло–русые волосы потемнели и слиплись сосульками. Лавируя между обломками рухнувших колонн, эльфийка бросилась вглубь помещения, туда, где третий следопыт пытался приподнять скорчившегося среди завалов Тадана. Лицо единственного из атани, чья безопасность тревожила таварвайт больше своей собственной, имело пепельно–серый оттенок, а из угла рта стекала, змеясь, тонкая струйка крови.

— Нейенналь… — еле слышно прохрипел Тадан, отыскав эльфийку взглядом.

— Молчи, — приказала охотница, падая на колени в острое каменное крошево. Приказала, хотя прекрасно понимала, что просьба беречь силы уже не имеет смысла. Следопыт судорожно сглотнул идущую горлом кровь.

— Это… я… виноват… — выдохнул он. — Танн Моргул… хотел отнести… отцу… Мордрамбор… Даже с этим… не… справился…

— Молчи, — повторила эльфийка. Вероятно, следовало сказать что-то еще, однако, она не представляла, что именно. Все высокие фразы из легенд и библиотечных свитков, что хранились во дворце владыки Трандуила, рассыпались пылью, не доходя до языка, — они прекрасно смотрелись на пергаментах и ничуть не хуже звучали в балладах, но здесь, среди боли и смерти, для них не было места. От пыли, в которую обращались несказанные слова, першило горло и на глаза наворачивались слезы, поэтому Нейенналь не нашла ничего лучшего, кроме как последовать собственному совету и замолчать. Тадан нащупал и крепко сжал ее ладонь.

— Не убегай… больше… — прошептал он. — Пожалуйста…

И тогда Нейенналь поняла, что именно она должна сказать сероглазому следопыту. Поняла, но так и не успела произнести ни слова, потому что не к кому было их обращать. Тадан умер, сжимая ее руку.

Дальше не было ничего — ни возможности уйти следом, ни «Я пришла петь перед тобой, как поют менестрели Средиземья». Да и — кощунственная мысль, способная прийти лишь в час великого отчаяния, — существовали ли они, Чертоги Мандоса, вообще хоть где-нибудь, кроме легенд, разбавляющих горечь утраты надеждой повторной встречи, хотя бы ненадолго? Следопыт умер, а она осталась сидеть, сжимая его холодеющую руку, пока сам с великим трудом сохраняющий спокойствие Каленглад не заставил ее встать и не увел прочь, как малого ребенка.