Вересковая принцесса

— Мама села за рояль, — продолжал Дагоберт, — и все стали просить: «Тарантелла, тарантелла!» И она пела так, что стены дрожали, и все были в восторге, и я тоже. Мадам Годен потом часто напевала мне эту песню своим слабым, старым голосом, если она хотела, чтобы я её слушался, и я никогда не забуду «Già la luna è in mezzo al mare, mamma mia si salterà!»[14]… Лица мамы я не могу вспомнить при всём моём желании — для меня в тот день, не считая пения, главным человеком был дядя Эрих. Вы можете показать мне любые женские портреты — я не узнаю моей матери… Я только помню, что она была очень высокой и стройной и что её чёрные кудри спадали ей на грудь — возможно, это я бы тоже забыл, не отругай она меня именно из-за кудрей — своими порывистыми ласками я привёл их в полнейший беспорядок… После этой встречи дядя Эрих приезжал очень часто, один; он нежил и баловал нас — в противоположность тому, как он обращается с нами сегодня… Затем он надолго пропал, а потом однажды приехал и разлучил меня с Шарлоттой и мадам Годен… Это всё, что я вам могу рассказать.

— Этого совершенно достаточно, — произнёс Экхоф. — Наверное, господин Клаудиус был к тому времени уже посвящён в тайну и сопровождал свою невестку к племяннику и племяннице… Принцесса почти всегда отправлялась в Париж, когда герцог уезжал со своими адъютантами.

Он просунул свою ладонь под руку молодого офицера.

— Сейчас надлежит осторожно расследовать и действовать, если мы хотим достичь нашей общей цели, — сказал он, увлекая Дагоберта в лес. — От Флиднер, которая единственная в курсе всего, вы, естественно, ничего не узнаете — она скорее даст изрубить себя на куски!.. Не правда ли, она ведёт себя ну просто как невинная овечка, эта старая кошка!.. Придворная дама, квартирмейстер и лейб-медик, который часто бывал тогда в «Усладе Каролины», — все давно умерли…

— И мадам Годен тоже — много лет назад, — добавил Дагоберт бесцветным голосом.

— Смелей, они нам не нужны! Мы отыщем пути и средства, — решительно сказал Экхоф — за время обсуждения он полностью утратил свой напыщенный тон. — Но как я уже сказал, нам надо избегать торопливости, пускай даже пройдут годы!

Они удалялись — но Шарлотта за ними не пошла. Оставшись одна, она вскинула руки к небу и исторгла из дрожащей груди странный, своеобразный смех. Я не знаю, был ли это звук неописуемого счастья или — помешательства. Точно так же вела себя моя бабушка у колодца… Я в испуге наклонилась, и — шлёп! — один из моих башмаков упал в заросли — несчастный уродец так просвистел сквозь кустарник, словно он был выпущен из пращи. Шарлотта полузадушенно вскрикнула.

— Тише, бога ради! — прошептала я, соскользнула вниз по дереву и подбежала к ней.

— Несчастная, вы подслушали? — выдохнули её губы под моей ладонью — она гневным движением стряхнула мою руку и смерила меня уничижительным взглядом.

— «Подслушала!» — повторила я оскорблённо. — Что я могла сделать, если я сидела на дереве, а вы пришли к нему прогуляться?.. Что, мне надо было закричать «не ходите сюда, если вы собираетесь говорить о тайнах, потому что я здесь сижу и ни за что не хочу, чтобы меня заметил старик, который всегда так зло на меня смотрит»?.. И почему это я несчастная? Я так счастлива, счастлива и рада, что не могу выразить, фройляйн Шарлотта!.. Теперь всё будет хорошо! Теперь вам можно быть гордой! Подумайте, ведь принцесса Маргарет — ваша тётя!

— Боже мой, зачем вы мучаете меня? — вскричала она и затрясла меня за плечи словно тряпичную куклу. Затем она оттолкнула меня и снова стала ходить туда-сюда.

— Ничему не верьте — я не верю ни единому слову! — после долгой паузы сказала она спокойно, хотя её грудь по-прежнему бурно вздымалась. — Старик со своим лицемерным мозгом впал в детство — он воображает, будто давно умершая женщина рассказала ему эту сказку… Лёгкий оттенок правдивости это дело приобретает лишь из-за нашего усыновления дядей — никто до сих пор не понял, почему он это сделал, а я всегда в моём сердце добавляю: «Ну уж конечно не из милосердия!»… Меня может убедить лишь экскурсия на бельэтаж в «Усладе Каролины», которая показала бы, насколько рассказ старика базируется на фактах. Я не могу себе представить, чтобы гордая принцесса — а княжеская гордость свойственна всему герцогскому дому — жила в тайном браке в «Усладе Каролины»… Я готова поклясться, что если убрать печати, то там не окажется ничего, ничего, кроме холостяцкого хозяйства, приюта одинокого молодого человека!

— Не клянитесь, фройляйн Шарлотта! — шёпотом перебила я её; мне казалось, что я оглушена, что у меня ум за разум заходит. — В комнатах висит шёлковый женский плащ, а на столе лежит блокнот, на котором написано «Сидония, принцесса фон К.» — она, видимо, написала это собственной рукой — так изящно не пишет ни мой отец, ни господин Клаудиус — я думаю, это писала женщина.

Она уставилась на меня.

— Вы там были?.. За печатями?

— Да, я там была, — ответила я быстро, опустив при этом глаза. — Я знаю путь, и я могу отвести вас туда, но только тогда… когда уедет Илзе.