Веретейская волость

На масленицу 1882 года меня взяли домой, и обратно в Мологу уже не отправляли. Отец решил определить меня с осени в духовное училище, а для этого ему казалось необходимым дать мне подготовку, главным образом по латинскому языку. Подготовку взял на себя молодой учитель в нашем селе, мамин кум, Дмитрий Васильевич Казанский. Время обучения у него, к счастью, непродолжительное (кажется, месяца два) было для меня очень тяжелым периодом. Тучный, сырой, с красным лицом, которое при возбуждении багровело, он отличался вспыльчивостью и неукротимостью А так как в школе он был полным, а в сущности, единовластным, хозяином, то сдерживать темперамент ему не было необходимости, и безответным крестьянским ребятам приходилось от этого немало страдать. Потом мужички, бывшие ученики Д.В., рассказывали мне, как он с ними обращался. При неудачных ответах он приходил в неистовство и бил их линейкой и всем, что попадалось под руку, не исключая собственных галош, которые он снимал с ног и бил ими провинившегося мальчугана по лицу. Я был на особом положении, т.к. занятия со мною проходили во внеурочное время, по вечерам, и за плату. Задаваемые уроки я готовил аккуратнейшим образом и был в сущности идеальным учеником. Однако, и я приводил своего учителя в бешенство. Камнем преткновения у нас с ним была латинская грамматика, — главный предмет, на который, по условию, учитель должен был обращать преимущественное внимание. Когда, на уроках ли, или дома, дело доходило до латинской грамоты, я тупел и приходил в полное отчаяние. Источник был очень простой: меня заставляли учить латинскую грамматику, не дав предварительно никакого понятия о строении речи вообще. Я не имел ни малейшего понятия о русской грамматике, а между тем латинский учебник предполагал эти знания учащегося. Первое же затруднение появилось сразу после того, как я освоился с латинским алфавитом и научился немного читать латинский текст.

Ну, вот, на завтра выучи из грамматики латинские названия падежей. Да тверже заучи, чтобы не перепутывать, — наказывает учитель. Прихожу домой вечером с сознанием того, что с завтрашнего дня начну настоящую «науку». Утро. Отец в церкви, мать на кухне занята стряпней. Открываю латинскую грамматику. Читаю и ничего не понимаю. Говорится о каких-то существительных, о склонениях, о падежах, о числах. И к каждому такому страшному слову прибавлены в скобках мудрёные латинские слова: nomen, substantivum declinatio, casus, numerus… Зажимаю уши, хотя мне никто не мешает, и начинаю долбить непонятные слова. Полчаса такой зубрежки, и я совершенно дурею. Бегу на кухню к маме за помощью.

— Мама, а существительное — это что такое? Значит, оно существует? А именительный? Это когда имя дают? Вот я например, меня зовут… А родительный? Когда дети рождаются? Вот тут написано: mensa — стол. Это именительный, как его, падеж. А потом говорится: mensal — стола, родительный. Кто же тут родился? Дальше дательный — mensal — столу. А как же столу что-нибудь дать? Вот ты мне что-нибудь даешь, это понятно. А столу дать? Как это?

— Милый мальчик, поди, подумай сам. Мне некогда, да и не могу я это тебе, как следует, объяснить. Спроси у Дмитрия Васильевича.

— Да он сердится…

— Это он сердится, должно быть, оттого, что ты его объяснения плохо слушаешь.

— Да нет, мама…

— Ну, ступай, ступай.

Я опять с тоскою усаживаюсь за латынь и с отчаянием твержу: nominantivus, genitivus… и т. д. Наступает вечер. Надо идти на урок. Я несколько раз прощаюсь с мамой, прошу, чтобы она меня перекрестила, прощаюсь с работницей, залезаю на печку, где нежится кот, прощаюсь с ним и завидую, что ему не нужно учиться латинскому языку. Урок.

— Ну, что там у нас? Падежи? Отвечай!

— Nominativus — именительный, ablativias — дательный…

— Как, как? Что такое?

Дмитрий Васильевич багровеет, а у меня начинает кружиться голова, и фигура учителя уплывает куда-то вдаль. Вот он маленький, точно я смотрю на него в бинокль, повернутый обратным концом.

— Это так ты учишь уроки? У-у, мерзавец!

Учитель вскакивает со стула, бросается в кровать, лицом в подушку, потом поворачивает голову в мою сторону и громко пыхтит. Очевидно, у него усиленное сердцебиение.

— Чорт бы вас всех… Уморят совсем… Ну, чего сидишь, глаза вылупил? Учи, бери книгу.

У меня слезы застилают глаза, я наклоняюсь над книгою, и буквы прыгают перед глазами.

— Чего шепчешь? Читай вслух! Ну, вот, не угодно ли? И читать разучился! Хорошо ученичок… Нет, я Геннадию Ивановичу пожалуюсь, таких олухов гнать надо!