Веревка из песка

— Вот о моем здоровье как раз меньше всего беспокоиться надо. — Он легко приобнял ее за плечи, и они пошли от ярко сияющего подъезда в полутьму редко освещенного слабыми фонарями переулка. Они уже спускались к бульвару, когда мимо промчался легковой автомобиль.

— По-моему, это Васина машина, — тревожно решила Ольга.

— Вечно тебе мерещится твой Вася, — с плохо скрытым раздражением заметил Дима.

— Нет, это точно его «фольксваген»!

— Никак не можешь его забыть.

Ольга остановилась. Остановился и Дима. Твердо глядя ему в глаза, она сказала:

— И не забуду. Он, по сути, спас мою жизнь.

— Ты не хочешь рассказать мне об этом? — ласково спросил он.

— Расскажу, обязательно расскажу. Но потом. Ладно, Димочка?

Они уже шли меж дерев. Он вздохнул и согласился недовольно:

— Потом так потом.

Она вдруг задала вопрос. Не ему, не себе. Просто задала вопрос:

— Почему облагодетельствованным никогда не удается полюбить своих благодетелей?

— Чего не знаю, того не знаю. Меня еще никто не облагодетельствовал.

А Ольга попыталась догадаться:

— Наверное потому, что благодеяние — всегда укор и напоминание облагодетельствованному о его ничтожности и преступной беспомощности.

* * *

Механический Дима вознес девицу в шортах и лифчике на свой пьедестал и коряво начал расстегивать на ней лифчик. Исполнительница роли девицы — Ксюшка — незаметно для зрителей помогала ему. Конечно, судорожно и не особо пластично все это получалось, но чего в конце концов от скульптуры требовать. Пошел занавес. Рядовые зрители — не то что премьерные. Их не особо восхитишь авангардными новациями. Вызвали актеров пару раз (скульптура теперь не могла раскланиваться, она твердо стояла на постаменте) и, как всегда торопясь, потянулись к выходу. Зал опустел. И после этого вновь раскрылся занавес для проветривания сцены, на которой стоял одинокий механический Дима. Погас свет в зале, погасла рампа, погасли софиты. Тьма поселилась в театре, полная тьма.

И вдруг четкий луч одинокого софита вырвал из тьмы беломраморную скульптуру. Невидимый человек спустился (были слышны его шаги) по лесенке от будки осветителей на сцену. Человек попал в полосу света. Василий Андреевич Лосев долго-долго рассматривал механического Диму. Потом достал из-под мышки пистолет с глушителем. Еле слышно прозвучали четыре выстрела. Скульптура, будто для объятий, в последний раз протянула руки и замерла.

* * *

Начальственный столик демократично стоял не на сцене молодежного театра, а в зрительном зале впритык к оркестровой яме. За столиком сидел благодушный Захар Захарович и с видимым удовольствием разглагольствовал перед вразброс рассевшейся в зале труппой:

— И, завершая наш разговор, еще раз предупреждаю: к пятнадцатому августа все, я подчеркиваю, все — со студенческим разгильдяйством покончено — должны быть в театре. До первого ноября, до официального открытия нашего театра, мы должны быть полностью готовы, и понадобятся два месяца титанического труда, чтобы все получилось, как задумано. А пока, на нынешнем этапе работы, у меня масса претензий как к своим студентам, так и к тем, кто только что пришел в нашу труппу, решив соединить свою судьбу с судьбой рождающегося на глазах театральной общественности нового коллектива…

Предъявить конкретные претензии ему не позволила заполошная секретарша, ворвавшаяся в зал с мобильником в руках.

— Захар Захарович, звонят! — плачуще объявила она.

— Я же распорядился, чтобы меня не беспокоили! — злобно напомнил он. — И специально для этого оставил свой карманный телефон в кабинете.

— Но они звонят беспрерывно! И тот, и этот. Наверняка что-то случилось.

В подтверждение этих слов мобильник в ее руках мелодично забренчал.

— Дайте мне его, — приказал Захар и, взяв трубку, сообщил в микрофон: — Да… Да…

Замолк надолго и после молчания завизжал, как зарезанный:

— А ваша хваленая охрана где была, я спрашиваю, где была охрана?! — И опять слушал, а дослушав, сник: — И я не знаю, что делать.

Он отключил мобильник, положил его на стол и обхватил голову обеими руками.

— Что случилось, Захар Захарович? — участливо спросила храбрая Ксюшка.

Захар Захарович вернул руки на стол, оглядел зал ошалевшим взором и сообщил:

— Какой-то хулиган расстрелял скульптуру последнего акта. Мастер говорит, что на восстановление понадобится не менее десяти дней. А спектакли завтра и через два дня, в воскресенье, — проплакал он и опять схватился за башку. И, видимо, в связи с этим действием его осенило: — Димочка, лапочка, кисонька, ученичок мой любимый, выручи старика, а?

— Выручу, — решительно сказал Дима. — Но разрешите мне сейчас уйти.

* * *

Он ушел и пришел. Пришел к дому, где жил Лосев. Он слушал гудки домофона, когда рядом остановился новенький «субару», из которого выбрался Игорь Сергеевич, направился к Диме и спросил:

— А вы что здесь делаете, Дима?

— Я ищу Василия Андреевича Лосева, Игорь Сергеевич, — ничуть не удивившись его появлению, ответил Дима. — Хочу с ним поговорить.

— О чем, если не секрет?

— Хочу узнать, почему он стрелял в скульптуру, а не в меня.