Верёвка. Книга вторая

Но даже эти крепости не особо вписываются в город, они как отдельные организмы, которым всё окружающее по барабану. И так ведёт себя большинство новых зданий. Особенно Москва-Сити: эта кучка небоскрёбов выглядит так, будто инопланетяне жарили шашлыки где-то на орбите, а потом свалили на Землю уже не нужные шампуры и головешки гулливерского размера. Пикник на обочине, ланч-бокс в муравейнике. Поэтому лучшее, что ты мог придумать на первые годы в столице – поселиться подальше от этих космических пикников, поближе к паркам.

Выходит, настоящую городскую архитектуру ты и не видел всерьёз, пока не родилась Клара, пока не начались ваши совместные прогулки – сначала с коляской, потом на велике с детским креслом. Выстраивая маршруты так, чтобы соединить интересные площадки, парки и набережные, показывая дочке забавные строения по дороге, ты и сам начал различать старый план города, в котором симпатичные здания с большими зелёными дворами стоят вдоль прямых и широких проспектов, а Дворец Пионеров неслучайно расположен на той же улице, что начинается Академией наук и кончается Мосфильмом. И почти везде архитектура 50-х смотрится лучше, чем те лего-кубики, что налепились вокруг за следующие полвека.

А когда прогулки достигают центра, ты начинаешь распознавать и более древнюю застройку – с кукольными церквями, с открыточными фасадами модерна, с лофтами бывших фабрик. Ты видишь теперь даже совсем незаметные домики, как в той игре, что придумали с Кларой во время поездок на МЦК – около каждой станции надо найти маленький симпатичный вокзальчик старой окружной дороги.

Значит, зрение тут ни при чём. Просто с ребёнком начал обращать внимание на другое. На прошлое, которое ещё здесь, но неравномерно распределено.

Смешно, кстати: лежишь с закрытыми глазами, но размышляешь только о зрении. Хотя слух твой уж точно изменился с годами. Как раздражало пиликанье скрипки в школе, помнишь? Словно тебя дёргают за внутренности. А недавно все концерты Граппелли скачал себе на мобилу.

Ну а если уж перебирать – есть ещё куча ощущений, не попавших в классические «пять чувств». Кинестезия, метеопатия или что-нибудь совсем без названия. Вроде того чувства, которое позволяет тебе безошибочно выбрать из толпы девушек именно ту, что жила без отца.

Хотя здесь скорее всего нос работает. Абонент не обоняет, но феромон действует. Как тогда в аэропорту Гонолулу, где Ольга осталась спать в зале ожидания, а ты пошёл купить воды – и на обратном пути прошёл мимо неё. Хотя какая-то часть мозга сказала, что это именно то место, вот и рюкзак твой стоит. Но спящая на скамейке женщина выглядела совершенно чужой и некрасивой, пришлось дойти до конца зала и медленно вернуться, проверяя реальность; да, вот она шевельнулась, смахнула с лица светлую прядь и стала прежней Ольгой. Ты списал этот глюк на гавайскую жару, но запомнил.

Как запомнил и встречу в душном коридоре перед судом, когда она сказала… Да ничего особенного не сказала, но ощущение было – как удар под дых. У пчёл и антилоп есть торибоны, запахи тревоги. Но тут было другое, настоящая агрессия. Как насчёт феромона, который парализует? Бывает, но не у людей? Ну-ну. Вот и у Клары то, чего не бывает.

Стоп. Снова Ольга и Клара. Не хватало ещё тёщу помянуть, и мысли опять скатятся в циклический аттрактор. Подумай лучше, что Клара могла унаследовать с твоей стороны. Например, как твой отец чихает, выходя на свет. Раньше думали, он прикалывается, но недавно выяснилось: такая странность есть у многих. И даже количество чихов наследуется. Правда, у Клары всё-таки другое.

На улице заныла автомобильная сигнализация. Ясно, заснуть уже не получится. Надо вставать, сказал себе Егор. Организм отреагировал на эту идею парадоксальным приступом сонливости. Ну да, сам же учил Клару, когда она не хотела ложиться спать: «Просто представь, как неохота вставать завтра утром».

А уж тебе-то как не хотелось в её возрасте… Особенно в такое осеннее утро – холодное, сумрачное, торопливое. Марш в ванную, и собирать портфель, и склизкая каша. А потом бредёшь с этим тяжеленным портфелем мимо соседнего подъезда, и старушки на скамейке щебечут, что твой папа здесь, телевизор ремонтирует в шестой квартире. И тут же за твоей спиной перемывают ему кости: «Представляете, Зоя Абрамовна, с меня взял сто двадцать рублей! Я ему говорю: вы же только один раз отвёрткой тыкнули! А он мне смеётся: за то, что тыкнул, я только двадцать рублей взял, а остальные сто – за то, что знал, куда тыкать!».

Но ты не слушаешь старух, ты заходишь в подъезд. Шестая на втором этаже, дверь приоткрыта. И точно, отец сидит с отвёрткой у стола. На столе – телевизор, по экрану вьются серые и белые мухи. «Егорий, бежи сюда, покажу кое-что», шёпотом говорит отец. Он протягивает руку к телевизору, и когда от пальцев до экрана остаётся ещё сантиметров двадцать, мухи на экране начинают роиться иначе – они бегут рябью слева направо, выстраиваются в тёмные и светлые полосы, и вдруг среди них чётко-чётко проступает лицо, очень знакомое лицо…