Веревочная баллада

– Запомни, Оли, для того, чтобы драться, хорошему человеку нужна смелость, а плохому – повод. Если однажды ты не найдешь, куда увести сюжет, кроме как в битву, то пусть сражаются. Пусть куклы дерутся. Но если ты смог сделать их по-настоящему красивыми, любимыми и честными, зрители никогда от них не отвернутся.

Оливье показалось, что мастер Барте шмыгнул носом. Он начал перекладывать пледы и недошитые фрагменты костюмов, расчищая кушетку перед сном. Обыкновенно она была похожа на воронье гнездо: горы тряпок, деревяшек и блестяшек. Оливье раньше не напрашивался, но сейчас было самое подходящее время.

– Отец, можно мне взять марионетку?

Мастер Барте даже не поднял на него взора, только помахал в сторону полок.

– Да-да, возьми Солу, поиграй.

– Я не хочу играть. Я хочу попробовать водить, – сказал он, отчего мастер все же уставился на мальчика. – И не Солу.

– Так это… Ну. Возьми Орсиньо, – предложил растерянный мастер Барте. Он совсем не ожидал, что Оли захочет так скоро приступить к практике. – Хотя нет, его не бери, рано тебе еще. Возьми этого…

– Я хочу взять Живаго, – попросил Оливье.

Мастер Барте вновь удивился. Впечатленный вкусом сына, он поджал губы и кивнул.

– Пусть будет Живаго, – протянул он руку в пригласительном жесте.

– Спасибо, – просиял Оли и резво вскарабкался по сундукам и коробкам, чтобы достать почтенного драматурга с антресоли.

Он еще раз поблагодарил отца и выскочил, счастливый, на улицу. Вслед ему донеслось: «Только не уноси его далеко. Старику четверть века!». За спиной скрипнула створка двери.

Оли побежал к обозу с разобранной сценой, по дороге он прихватил старый светильник в виде причудливого домика и поджог фитиль внутри с помощью соломинки и уличного факела. Россыпь лучей, пробивающихся сквозь намеренно дырявую крышу, добавила ему веснушек на лице, и без того щедро ими усыпанному. Он с грохотом опустил фонарь на сложенные доски для помоста, чинно усадил Живаго рядом и сам уперся руками, вплотную приблизив лицо к длинному и острому носу марионетки. Оливье думал. Его мысли почти скрипели в нем, как опоры над их головами.

– Так-так, мастер Живаго, давайте вспомним вашу историю, – обратился он к кукле. – Один из первых проектов моего отца, без причины заброшенный. Поэт, драматург, ученый. Прекрасно, почему отец в тебе разочаровался? «Смотри на людей». С кого он тебя писал? Неужели с себя?

Мастер Живаго ни в чем не признавался, только его черные кудри, выбившиеся из-под магистерского бонета, развевались на ночном ветру.

– Будто у тебя есть все хорошее, но нет ничего плохого, – рассуждал Оливье. – Будто ты никогда не совершал ошибок.

Если Живаго случалось выходить на сцену, то только как наблюдателю и рассказчику – он читал тексты прологов и эпилогов и изредка песни хора. Неужели мастер Барте доверил кукле лишь авторскую прямую речь, но не расщедрился на собственные амбиции и мечты, заключенные в пределы многомерного ящика кукольной сцены.

– Я всегда думал, что под твоей мантией горб. Ты натрудил его многолетней книжной работой. Однажды я спросил папу, и он сказал, что не задумывал никакого горба. Скорее всего, это складки одежды, созданной без хороших лекал – откуда бы их было взять мастеру в начале пути? Это скучно. Пусть у тебя там будут крылья. Ты вынужден прятать их ото всех, потому что в университете сначала не поверят, а после измучают тебя. Ты больше не будешь ученым, а будешь подопытным, – Оливье гладил двумя пальцами выступ под холкой Живаго. В небе прогремело. – Поэтому у тебя есть секрет. И не один. Еще ты влюблен в актрису, но скрываешь и это. А чтобы чаще с ней видеться, ты пишешь новые пьесы. Ты первым и последним уходишь со сцены, сидишь на самом верху шкафа, наблюдая за миром. Ты рассказываешь десятки чужих историй и никогда не делишься своей.

В небе снова пророкотал гром. Оливье вскинул голову. Стена дождя в один миг обрушилась. Мальчик раздосадовано повернулся к марионетке.

– Ох, и отругает же меня папа! – он потянулся к завязкам на навесе и опустил пологи. – Прости, Живаго, не могу отнести тебя на место. Ты промокнешь, и краска на твоем лице точно потечет. Дождись меня здесь, – он погрозил указательным пальцем. – Я заберу тебя утром.

Сказав это, Оли выскочил наружу и бросился к зеленому фургону, мгновенно промокнув до нитки. Только сокрытая ночью, ливнем и вощеной тканью навеса старая кукла впервые подняла правую руку и потянулась ею за спину, чтобы ощупать то место, где черная мантия выпирала сильнее всего. И тогда, тоже впервые, Живаго улыбнулся.

Глава

II

. Оливье.