Веревочная лестница

Потом Юшкова опять толкает меня: посмотри, три-четыре ряда за нами, парень, кажется, из 10³. Да и этого изможденного узника сибирских рудников я где-то видел – неужели и эта мумия была веселым и черноволосым мальчуганом? А потом на сцену вышел Шифман.

Они не меняются, наши учителя. И стареют совсем не с той скоростью, нежели мы, подпитываясь молодой ученической кровью в рамках легального педагогического вампиризма. И Шифман, и белый как лунь, но точно такой же Герман, и Антонина – они молоды и обворожительны, так как несменяемыми часовыми стоят у ворот нашей юности и сторожат ее волшебное яйцо. Шифман с теми же интонациями и жестами, разве что неожиданно волнуясь, сказал слово, почти полностью соответствующее его воспоминаниям, опубликованным в юбилейном сборнике (я купил и сборник, и видеокассету о школе). Слушая, я смотрел и смотрел по сторонам, веря и не веря, что почти все сидящие в душном зале (даже нижние стекла окон запотели) – его ученики, в некотором смысле – моя родня, и – как бы это сказать – не мог с этим смириться. Я не знаю, что такое внутренний голос, но кто-то, кого я давно не слышал, шептал мне: «Этого не может быть, его ученики – только мы, только мы имеем право на Шифмана, Германа, потому что я точно помню, что больше никого не было, а тот, кто был раньше или позже, я их не знаю, да и знать не хочу, их здесь не стояло, их фотографий нет в нашем школьном выпускном альбоме, они только примазываются к нашему детству. Мы – в законе, они – самозванцы».

Потом я видел, как Шифмана, Германа обступили какие-то морщинистые тетки и дядьки, и те всем им с радостной готовностью улыбались, демонстрируя сочувственное узнавание, но, боюсь, узнавали лишь каждого десятого. Все эти чужие люди любили наших с вами учителей и претендовали на ответную любовь, а я чувствовал себя ограбленным – ты сидишь, а на твоих глазах растаскивают по углам твое имущество, с полным основанием считая его своим, и поделать ничего нельзя, разве что вспомнить о законе больших чисел и переходе количества в качество. Увы, отношения бывшего ученика и учителя вполне соответствуют отношениям шаха и его гарема. Все жены любят своего господина, потому что другого не будет, но он больше любит молодых жен, а не старых, которые тоже когда-то были молодыми и любимыми, а теперь – почтенные матроны, которым приличествует достоинство взамен уважения к их сединам.

Учителя на сцене сменяли учителей, половина из бывшей 38-й, которая слилась с 30-й, и они тоже хотели праздника, хотя и были в меньшинстве. Честно говоря, 38-я достала. Что им наша Гекуба, они не из нашего Приамова скворечника. И все вместе – стандартное, блочное оформление здания вместо нашей старинной лестницы и деревянного благородства перил, дурацкая 38-я и хоровод чужих, вызывающих ревность, незнакомых физиономий вокруг моих учителей, и самое главное – что никто из вас так и не пришел, хотя мы ждали до последнего, когда ждать уже стало бессмысленно и кончилось шампанское, которое «троечники», сделавшие карьеру, покупали бутылками. Я по маленькой пил коньяк и чего-то все время ждал.

Галина (Галина Николаева Климовицкая) уехала в этом году. Вышла на пенсию и уехала к сыну – то ли в Штаты, то ли в Израиль. У нее зубы выступали вперед, как у неандертальца, двоюродный дедушка которого шимпанзе. Но она была толковая и не злая, не Веребейчик, конечно, но, как говорили когда-то, на уровне. Хорошая тетка: именно она первая в 67-м принесла в школу «Мастера и Маргариту» в журнале «Москва», обернутом в кальку.

Каждому выпуску был отдан один класс: все, кто кончил в 69-м, собрались в конце концов в 57-й аудитории на втором этаже. Из шести классов набралось не более 20 человек. Девки вообще неузнаваемы, парни (если бравировать школьным сленгом) – с трудом, но каждый второй поддавался операции восстановления лица по черепу. Больше всего было из 10², они дружные, собаки, не то что мы. Девки из 10⁴ (плюс Печонкин, который подарил визитку) сказали, что собираются почти каждый год. 10⁵ встречаются раз в пять лет. А 10³ либо 1 сентября, либо на День учителя ездит поздравлять Веребейчика. А мы с Юшковой были вдвоем.

Сидели, о чем-то вспоминали, но ведь у каждого свое. Ну, «боб-доб», ну, баскетбол. Одну девочку из 10² зарезал муж или любовник, я не разобрал, но – понятное дело – из ревности. Пойти, что ли, зарезать кого-нибудь, молодого, да раннего, либо настырного и пожилого. Другая погибла в автомобильной катастрофе. Бывает. О том, кто, что и где сейчас, речи не было, да и не важно, вечер встречи – не мандатная и не аттестационная комиссия, у нас общий только background – школьная юность.