Вериги любви

Андрюшке было тогда десять, Женечке – восемь. Теперь они сильные взрослые мужчины, отцы семейств… Счастье.

А когда-то главным была в жизни поэзия. Оказалось – дети. Агашина прекрасно сказала о своем сыне: «Моя живая книжка». Нет-нет, я ни в коем случае не против нашей поэтической юности, ведь поэзия во все времена была ключом русской жизни, и счастлив тот, кому дан дар слова, ибо сказано: Слово было у Бога, и Слово было Бог… Лишь бы слово наше не оказалось праздным.

Нашими с Володей поэтическими «пеленками» была газета «Молодой ленинец», а сколько споров, сколько «размышлизмов» о поэзии и о себе в ней! А как было уютно в просторной мавродиевской кухне, где всегда невероятно вкусными пирогами и прочей русской снедью потчевала всех Галя! Приходя к Мавродиевым, я декламировала: «За Мандельштама и Марину я отогреюсь и поем…» С Галей, дочерью известного русского писателя Василия Матушкина, было очень интересно: ее эрудиция, а главное – великодушие всегда помогали.

Первым выпустил свою профессиональную книжку Володя, тогда ему было чуть больше двадцати лет. А я своей «Черемухи» ждала до двадцати шести. Да, это были замечательные события, как и занятия в литературной студии, и поездки на всесоюзные совещания молодых писателей в Москву.

Володя написал на мои стихи много пародий – необидных, дружеских, одну из них я с удовольствием публикую:

Бездомный монолог пса Мальчика на ступеньках Дома литераторов
Я рос без радости, без смеха,
тянулась жизнь сплошной зимой.
Я к ней приполз, услышав «Эхо»,
прочтя давнишнее «Письмо».

«Черемухой» мне показался

вдруг снег – увидел я ее.
Теперь не выть: – Что будет завтра?..
Теперь – «И все вокруг мое».
Ее сапожки молодые!
И очи, полные тепла…
И голос вкусный:
– Мавродиев,
я псину Мальчика нашла!

Поверив в сытные недели,

я в неге под столом уснул.
Недолго был я в «Колыбели»,
едва до «Полдня» дотянул.

Опять бездомные рассветы…

Печаль, вернулась ты назад,
оставив «Солнечные меты».
О, как далек «Отцовский сад»!..

Бреду в людском столпотворенье,

не греет душу ничего.
Я стал строкой стихотворенья,
но не сытнее от того…

Кому она сегодня машет

среди огня крещенских стуж?
Я догадался… – я ведь Мальчик,
а нужен, видимо, и муж…
Хозяйка! Чудное мгновенье
накрыла снова чья-то тень…
О, дай мне, Боже, вдохновенья –
Не околеть в Татьянин день…

Жизнь Мавродиевых, этой славной доброй семьи, дорога мне по-настоящему, словно своя. Дружба наша длится уже сорок лет – и ровно столько времени двери их дома открыты для меня денно и нощно. Иногда мне даже кажется, что мои родители, уходя, упросили Галю и Володю присматривать за мной. И что самое удивительное: я почитаю моих друзей как старших, хотя все мы послевоенные сверстники.

Однажды мой старый отец летал во Владивосток, благо проезд был льготный, персонально-пенсионный. Вернулся то ли усталый, то ли удрученный.

– Пап, случилось там что? – спрашивала я.

– Да нет, все хорошо…

Но я не отставала, и отец признался:

– Я ведь отец, я приехал к сыну, а сноха продолжала на работу ходить.

– И что?

– Так надо было ей отпуск взять, отец ведь приехал! Надо было за мной поухаживать…

О, эти стариковские обиды! Почему они так непонятны молодым? И так дороги теперь, когда стариков уже нет. Видно, правду говорят: сердце в человеке прибывает с годами…

В последний раз брат приезжал в Волгоград незадолго до смерти отца. Как будто зная о том, что больше не увидятся, они почти всю ночь проговорили на кухне. Мне тоже не спалось, и чуть свет я отправилась варить кофе:

– Что, еще не наговорились?

– А ты вникни, у меня аж свит в очах помутився, – во взволнованном голосе отца больше обычного прослушивалась украинская мова, – так ведь не можно!

– Да о чем ты, пап?

– О том, – это уже Виктор, – что надоела вся эта трескотня вокруг про великое будущее, а еще больше – брехня про прошлое! А когда жить будем?

– Брехня? Я воевал, я вас родил – это брехня?

– Да не о том я, что ты в самом-то деле! Я о другом: почему кому-то все время надо, чтобы люди жили плохо – и в прошлом, и теперь? Ну почему?

– Это неправда!

– Правда, правда… Да ты, батя, не расстраивайся, может, и будет когда-нибудь все нормально у нас, не так, как раньше.