Veritas

Тем временем два студента грубым напильником почистили ногти беануса, чтобы он, как мне объяснили, навсегда отошел от оружия и дуэлей и использовал руки только для книг и манускриптов. Конечно же, напильник был настолько грубым, что снимал вместе с ногтями и кончики пальцев несчастного беануса, который неуклюже молил о милосердии. Затем они сбрили ему нарисованную прежде на лице бороду, однако вместо мыла, ножа для бритья и полотенца использовали кирпич, кусок дерева и старый холст, так что лицо несчастного в конце испытания выглядело так, словно по нему прошелся плуг. После этого его посадили за стол и положили перед ним игральную кость и карты, чтобы проверить, не выявит ли он тяги к игре. Бедняга даже не пошевелился, настолько жестоко с ним обошлись, После этого ему под нос сунули ноты и напомнили, что если однажды он устанет от учебы, то душу ему нужно будет облегчать только и исключительно музыкой. Наконец с беануса сняли омерзительную шляпу с ослиными ушами и рогами. Симонис, выполнявший роль шориста, срезал ему волосы старыми ножницами, так что на голове у беануса в конце концов осталось только несколько редких неаккуратных островков, похожих на шпинат. Затем ему снова надели шляпу.

В этот миг в зал вошел пожилой господин со строгими и размеренными манерами, при появлении которого тут же пронесся почтительный шепот.

– Это декан философского факультета, – пояснил мне Коломан Супан.

– Декан? Профессор? – удивился я.

– Ну конечно! Издавна принято, чтобы старейший профессор философского факультета выдавал свидетельство о прохождении церемонии снятия.

– Это официальное мероприятие: если беанус не сдаст экзамен снятия, Alma Mater Rudolphina не сможет принять его, – добавил Христо.

Симонис выступил вперед, представил декану подробный отчет по поводу экзамена и попросил выдать кандидату свидетельство. Преисполненный уважения беанус поднялся, хотя и держался на ногах не совсем твердо.

Декан слегка кивнул, произнес несколько латинских фраз и отеческое наставление беанусу. Молодому человеку принесли стакан с темной жидкостью, который он тут же выпил, а из небольшого сосуда на его вновь обнаженную голову высыпали белый порошок, от чего беанус принялся повизгивать.

– Вино и соль, – пояснил мне болгарин Христо. – Они должны приправить слова и поступки беануса ученостью и мудростью и подвигнуть его на то, чтобы следовать советам и наставлениям.

Теперь беанус был скорее мертв, чем жив. Побуждаемый своими мучителями, он нашел в себе силы, обратившись к Симонису, произнести еле слышным голосом ритуальную фразу, служившую завершением церемонии:

– Accipe Depositor pro munere munera grata, et sic quaeso mei sis maneasque memor.[29]

Пока снимающий и беанус обнимались под возобновившиеся аплодисменты, кто-то снял у испытуемого с головы шляпу с рогами и положил ее на пол: символический жест, которым заканчивалась церемония. Сняли с него и черную накидку, лицо наконец-то вытерли чистым платком. В громких радостных криках я едва расслышал то, что сказал мне Христо:

– Теперь беанус стал студентом младшего курса. Еще не совсем студент, но скоро будет им. С этого момента снимающий – его шорист.

– А что это означает?

– Если шорист голоден, студент его накормит. Если хочет пить – напоит. Если он устал, тот подготовит ему ложе. Все, что потребует шорист, будет доставать студент.

Я не отважился расспрашивать дальше: ответ заставлял предположить, что мучения и унижения для бедного начинающего студента еще не закончились, хотя он и поднялся по иерархической лестнице. Тем временем кучка зрителей столпилась вокруг новичка, Симониса и декана, чтобы выразить свои поздравления и снабдить их сочными комментариями.

– И сколько ему еще потребуется времени, чтобы стать настоящим студентом?

– О, немного. Время ожидания записано в университетских правилах: с сегодняшнего вечера должен пройти один год, шесть месяцев, шесть недель, шесть дней, шесть часов и шесть минут.

Несколько мгновений спустя я наконец смог приблизиться к несчастному мученику этой причудливой игры. То был худощавый юноша, улыбавшийся озадаченной, обезоруживающей улыбкой. За его небольшими очками, стекла которых запотели от стоявшей в комнате жары, скрывались быстрые смышленые глаза, лишь слегка затуманенные из-за всего того шума, что устроили вокруг него. Только увидев, как он встает и ходит, я разглядел свойство, отличавшее его особенно сильно: несчастный хромал.

В этот миг меня отвлекли громкие крики, которыми студенты прощались с человеком, пришедшим для того, чтобы присутствовать на торжественном заключении церемонии снятия.

– И это был настоящий декан? – спросил я Христо, снова оказавшегося рядом со мной.

– Конечно, настоящий. В конце концов, мы ведь не на философском факультете Болоньи! В Вене все более непринужденно.

– Непринужденно в данном случае означает, – вставил Драгомир Популеску, беря под руку Христо, – что здешний университет устроен не лучше, чем семья этого сукиного сына, ха-ха-ха!