Веритофобия

Не верил Великий Рим, что придет время — и его снесут немытые варвары из неведомых степей за пределами мира.

…Вот и мы в шоке не верим сегодня своему разуму, глазам, логике, арифметике — что конец нашей великой цивилизации уже идет полным ходом. Мы продолжаем хлопотать о прическе и меню, когда повозка наша громыхает по камням к той площади, где силуэт треугольника меж двух стоек уже виден на помосте.

Стокгольмский синдром

Почему заложники вдруг проникаются любовью к своим жертвам? И начинают не просто пытаться помогать им, понимать и сочувствовать — но искренне разделяют их взгляды, и вот уже готовы принять одну судьбу? Выступают единомышленниками? Сознательно, по собственному желанию, уже готовы рисковать ради них своей жизнью?

А потому что прежде всего — инстинкт жизни. Спастись любой ценой! Заложник ведь не несет ответственность за какую-либо надличностную ценность — типа может отдать жизнь за идею, родину или детей. При наличии конфликта надличностных ценностей между захватчиками и пленными, оккупантами и патриотами — никакого стокгольмского синдрома не наблюдается. Сопротивление опирается на идею. Есть свои и чужие. Можно притворяться смирным и даже другом. Но искренняя симпатия к врагу — это предательство. Даже без услужения врагу — это предательство внутреннее, предательство себя и своих идеалов. Отречение от самой идеи борьбы с врагом. От ненависти к нему и любви к свободе. Да?

Так ведь и предательство существует. Сохранилось много воспоминаний: попав в плен, люди ловили себя и окружающих на льстивости и подхалимаже в отношении охраны; вдруг — смешком, готовностью к согласному мнению, угодливой реакцией в мелочном жесте — плыли к моральному соглашательству. То есть: обозначали моральное отмежевывание от своего и попытку продемонстрировать понимание и близость к чужой, но — силе и власти!

Заметьте: им еще не предлагали ни денег, ни жратвы, ни жизни — впереди была неизвестность, и пока еще не ужасная, не смертельная неизвестность, еще смерти не ждали. Но они уже чувствовали позыв прислонится к силе. (Не все, не всегда — но многие и часто!)

А еще обычнее вариант — подхалимаж по службе, к начальству. Ну, когда льстишь и ненавидишь — это самый поверхностный вариант. А вот когда злой и несправедливый начальник тебя изводил — да потом вдруг обернулся доброй-ласковой стороной, человечным и дружественным себя показал: о, вот она вспыхнула огнем негасимым, любовь холопа к доброму барину! Верен теперь ему будет, все поймет и одобрит. Потому что он сам теперь к барству приблизился. Через доброе отношение барин делегировал ему часть своего барства — ну, пусть второй свежести, так сказать.

Подхалим откровенный и циничный повышает свой социальный статус — это ясно. Но комплексом униженности он разъедаем, как ржавчиной: это ведь не он какой есть поднялся, а самосозданный образ его, расписанный гримом защитный скафандр. И сидишь, как патриот-разведчик среди фашистов: пьешь с ними и смеешься, а всех бы сейчас гранатой взорвал!

Эта психологическая сшибка, эта раздвоенность эмоциональная и рациональная, эта мимикрия, переходящая в шизофрению, человеческому сознанию очень тяжела (а подсознанию еще больше). Это вымощенный золотом путь в дурдом.

И — что? И маска прирастает к лицу. И образ становится сущностью. А сущность растворяется в пространстве и времени, улыбнувшись на прощание улыбкой сказочного и послушного кота.

А если выразить иным языком, в иной парадигме, так сказать, что произошло? А произошло, товарищи, восприятие корпоративных ценностей. В более общем смысле — корпоративной истины. И вот ты уже стал как все вокруг. Так же думаешь и чувствуешь.

Особенно ясно это на примере полицаев всех мастей, стран и эпох. Что ж ты, сука, своих винтишь и мордуешь ни за что, да с хэканьем, да со злобой зверской и улыбочкой властной? За зарплату и форму это невозможно. Для этого надобно сознанием и чувством проникнуться! Ну так и проникся. Пошел служить за зарплату, а там пообвыкся. С кем поведешься — от того и наберешься.

…Но — в Стокгольм! Машинист — гони, я сказал: следующая станция — Стокгольм! 1973 год. Заложники. А это у них там что? Где, вот там? Это синдром.

Мы отрешимся конкретно от евро-уголовников Олссона и Олофссона с их банком, тремя женщинами и одним мужчиной, и обобщим ситуацию. Что произошло со взятыми заложниками?

Они присоединились к господствующей корпорации. И восприняли ее ценности и ее истину. Тем самым максимально усилили свой социальный статус. Одновременно с чем — свои возможности и предполагаемые права.

Только не надо думать, что это сознательный выбор и рациональное решение: поступлю-ка я вот так, буду теперь чувствовать вот это, и тогда мне будет лучше. Все быстрее, проще, жестче. На базовом уровне.

Срабатывает инстинкт. Инстинкт жизни и самозащиты, спасения.

Инстинкт повелевает жить! А как?.. Сопротивляться невозможно! Мирные люди, безоружны, все неожиданно, боевых навыков нет…