Верю! Не верю!

Как ни странно, но Алиса была единственная «женщина» в его окружении, не среагировавшая на его внешность… Никак! Ну, то есть абсолютно – никак! Ни единым взглядом, ни единым жестом, ни единым вздохом, ни жалости, ни ужаса, ни удивления – полоснула по его сердцу ледяной голубизной своих глаз, холодной и равнодушной, как опасная и безжалостная сталь клинка, и, приложив руки к своему бесчувственному сердцу, с детской непосредственностью пообещала: «я ваша навеки». И не важно, что она была еще длинноногой худышкой-подростком, и что говорила она в шутку словами из какого-то мультика, и что благодарность ее была за кусочек восхитительного торта, главное для него было то, что рядом с ней он впервые в жизни почувствовал себя настоящим, полноценным мужчиной. Мужчиной, которого благодарят, которому обещают и которого никак не выделяют, а ставят в один ряд со всеми остальными мужчинами планеты.

Поэтому, глядя с нескрываемым восхищением на неожиданно материализовавшийся «объект своего обожания», представший перед ним в новом, преобразившемся облике с сияющими, голубыми глазами на повзрослевшем, но все еще по-детски милом, личике, Лаврентий, пытаясь унять участившиеся удары сердца, замер на несколько секунд, все еще не веря в чудо, машинально поправил маленькой ручкой длинные, пшеничного цвета волосы и, расплываясь довольной улыбкой, как Чеширский кот, резво соскочил со стула, и, смешно семеня короткими ножками, побежал к Алисе.

– Здравствуйте, Лаврентий Палыч, – наклоняясь, с радостной улыбкой приобняла она подбежавшего к ней карлика. – Уделите нам с Таис минутку своего драгоценного времени.

А он так растерялся из-за ее неожиданного появления, от ее радостного голоса и ее искренних объятий, что не мог вымолвить ни слова, хорошо зная, что его голос, такой покоряюще-волнующий и с таким трудом поставленный очень дорогими преподавателями по вокалу, на нее совершенно не действовал. И только заметив ироничный взгляд и едва сдерживаемую улыбку стоящего в кабинете Бурмистрова, Лаврентию удалось, наконец, взять себя в руки, притушить восхищение в своих горящих глазах и заговорить голосом, вызывающим восхищение у всех женщин на свете… ну, почти у всех женщин.

– Дорогая Алиса, я весь к вашим услугам, – склоняя голову в «джентельменском» поклоне, произнес Лаврентий бархатным, «ласкающим слух» баритоном и картинно приложил обе руки к сердцу. – Надеюсь, ваше прибывание у нас в гостях продлится бесконечно долго.

Хотя Лаврентий знал, что его обворожительный, бархатный баритон ни коем образом не задевает равнодушные струны души Алисы (как, впрочем, и Киры тоже) все же он постарался придать голосу особое очарование и трепетность, соответствующие моменту.

Скинув рюкзачок, Алиса равнодушно покивала головой, вежливо улыбнулась хозяину кабинета и неспешно пошла к креслу, на ходу выискивая место для своего рюкзачка, а вот Тая…

Увидев соскочившего со стула «уродливого» взрослого мужчину с короткими ручками и кривоватыми ножками ребенка, она замерла, открыв рот от испуга, а когда карлик побежал к ним здороваться даже попятилась…

«Попятилась скорее от неожиданности, чем от испуга – это же не дикий зверь какой-то – просто не ожидала его стремительного бега» – так она объяснила себе свой испуг.

Но еще больше она не ожидала искренних объятий Алисы, представшей сегодня перед ней юной красоткой-Афродитой, бездумно покоряющей мужчин. Эти искренние объятия «красоты» и «уродства» ее по-настоящему сразили, и от вида их она «откровенно» попятилась… Попятилась, с ужасом думая, что и ей, вот прямо сейчас, надо будет обниматься с этим уродцем.

Но услышав необыкновенный, волнующий голос Лаврентия она тут же устыдилась своей непростительной реакции, ее раскаявшееся сердце вдруг замерло от чарующей музыки нежного, вкрадчивого баритона мужчины, пронизанного нотками любови и затаенной страсти. Удивительный, восхитительный голос, не находя преград, проникал в нее, легко окутывал мягким облаком мозг, притупляя посылаемые глазами тревожные сигналы опасности, расслабляющей истомой наполнял подавшееся ему навстречу тело, неназойливо закрадывался прямо в душу, наполняя ее целебной радостью и предвкушением чего-то большего, значительнее, чем простое восхищение и раболепное преклонение…

Как завороженная стояла Тая у двери кабинета не в силах справиться с нахлынувшими эмоциями, в душе у нее происходило смятение чувств, в сердце разрасталась нечаянная влюбленность, готовность угождать и подчиняться этому человеку, считая это за радость и смысл существования… И она уже не видела перед собой «уродливого» карлика с детскими ручками и ножками, по роковой случайности или по чьей-то злой воле, прикрепленных к телу взрослого мужчины, а видела, обреченного на невыносимое существование, несчастного мужчину, с которым Судьба так несправедливо и жестоко обошлась, сделав его изгоем общества, которого хотелось пожалеть, приобнять, приголубить и отдать ему частичку своего милосердного, страдающего сердца в награду за его мучения и унижения…