Верхний ярус

Улыбка становится искренней. До сегодняшнего дня он никогда ничего не сажал. Но Сейчас, это лучшее из будущих времен, длится долго и переписывает все.

ПРОХОДЯТ БЕСЧИСЛЕННЫЕ СЕЙЧАС. В одном из них три маленькие девочки едят кукурузные хлопья под ветвями своего дерева завтраков. Лето. Шелковица выпрастывает мясистые семенники. Мими, первый ребенок, девяти лет, сидит среди фруктовых брызг со своими маленькими сестрами, одежда запачкана красным, Мими оплакивает судьбу семьи.

— Во всем виноват Мао.

Утро, середина лета, 1967 год, как всегда в воскресенье из закрытой спальни родителей грохочет Верди.

— Эта свинья Мао. Мы бы были миллионерами, если бы не он.

Амелия, самая младшая, перестает перетирать хлопья в пасту:

— Кто такой Мао?

— Самый большой ворюга в мире. Он украл все, чем владел дедушка.

— Кто-то украл вещи дедушки?

— Не дедушки Тарлтона, А дедушки Ма.

— Кто такой дедушка Ма?

— Китайский дедушка, — отвечает Кармен, средняя дочь.

— Я его никогда не видела.

— Его вообще никто не видел. Даже мама.

— И папа никогда его не видел?

— Он в рабочем лагере. Куда они ссылают богатых людей.

Кармен говорит:

— Как так получается, что он даже не говорит по-китайски? Это подозрительно.

Одна из загадок, на которые так щедр их отец.

— Папа украл мои покерные фишки, когда я его обыгрывала, — Амелия наливает молоко из чашки, чтобы покормить дерево.

— Хватит разговаривать, — приказывает Мими. — Вытри подбородок. И не делай этого. Ты отравишь корни.

— А чем вообще занимается папа?

— Он — инженер. Это круто.

— Это я знаю. «Я управляю поездом. Ту-ту!» И он хочет, чтобы я смеялась при этом, всякий раз.

Мими не выносит глупости:

— Ты знаешь, чем он занимается.

Отец изобретает телефон размером не больше кейса, который работает от автомобильной батареи и может путешествовать повсюду. Вся семья помогает его тестировать. Им нужно ходить в гараж, сидеть в «шеви» — в телефонной будке, как он это называет, — каждый раз, когда он звонит по междугороднему.

— А ты не думаешь, что лаборатории страшные? — спрашивает Кармен. — Как тебе надо там записываться, словно в большой тюрьме?

Мими сидит неподвижно, слушает. Из окна родителей наверху льется Верди. Им разрешают завтракать под деревом, но только по воскресеньям. Утром в воскресенье они могут хоть в Чикаго уйти, и никто не узнает.

Кармен следит за взглядом Мими:

— А что, по-твоему, они там делают все утро?

Мими вздрагивает:

— Слезь с моей волны! Я ненавижу, когда ты так делаешь.

— Как ты думаешь, они там касаются друг друга, голые?

— Не будь мерзкой, — Мими ставит на стол чашку. Ей нужна ясность и место подумать, а значит, необходима высота. Она встает на нижнюю ветку, сердце стучит. «Моя шелковая ферма, — всегда говорит отец. — Только без шелкопрядов».

Кармен кричит:

— Не карабкаться. Никому нельзя на дерево, я говорю!

— Я тебя расплющу, как жука.

От этого Амелия смеется. Мими замирает на развилке. Вокруг свисают фрукты. Она съедает один. Он сладкий, как изюм, но ее от них уже тошнит, за свою короткую жизнь она их уже так много съела. Ветви разделяются. У листьев так много форм, и ее это тревожит. Сердечки, рукавички, безумные бойскаутские значки. Некоторые внизу шерстистые, что ее пугает. Зачем дереву волосы? Все листья имеют зарубки, с тремя главными жилками. Мими срывает один, зная, какой ужас за этим последует. Густая молочная кровь дерева сочится из раны. Именно ее, думает она, черви каким-то образом превращают в шелк.

Амелия начинает плакать.

— Не надо! Ты делаешь ему больно! Я слышу, как оно кричит!

Кармен смотрит на окно, до которого пытается добраться Мими.

— А он вообще христианин? Когда он ходит с нами в церковь, то никогда не говорит про Иисуса.

Их отец, как знает Мими, это что-то совершенно другое, отдельное. Он маленький, милый, улыбающийся, теплый. Китаец-мусульманин, который любит математику, американские машины, выборы и отдых в палатках. Чертежник, который собирает товары на продажу в подвале, каждую ночь работает допоздна и засыпает в кресле-кровати под десятичасовые новости. Все его любят, особенно дети. Но он никогда не говорит по-китайски, даже в Китайском квартале. Иногда рассказывает что-нибудь про жизнь до Америки, после мороженого с ириской или холодной ночью вокруг костра в национальном парке. Как он держал ручных сверчков и голубей в Шанхае. Как однажды побрил персик и насыпал пушок за блузку служанки, чтобы у той все зачесалось. «Не смейтесь, мне до сих пор стыдно, спустя целую тысячу лет».

Но Мими ничего не знала о нем до вчерашнего дня, этой ужасной субботы, когда она пришла с игровой площадки в слезах.

— Что случилось? Что ты сделала?

Она сразу пошла в атаку.

— Правда, что все китайцы — коммунисты, которые едят крыс и любят Мао?