Верхом на ракете

Джон Янг продолжал третировать меня всякий раз, когда я что-либо говорил о безопасности полигона или о возможности использования двигателей системы орбитального маневрирования при выведении. Каждый понедельник по нашему отделу, подобно северному ветру над «ручкой» штата Флорида, где находилась моя база Эглин, проносились слухи о неминуемом увольнении его и Эбби. Но наступала пятница, и ничего не менялось. Крепкий ночной сон давно ушел в область воспоминаний. Я вставал среди ночи и уходил на прогулку или предпринимал пробежку. Мы с Донной до посинения обсуждали возможность ухода из NASA. Я уже прослужил 20 лет в ВВС[150] и мог уйти в отставку со службы и из агентства, вернуться в Альбукерке и найти там работу. Но всякий раз, когда я думал о расставании с T-38 или о том, что никогда больше не услышу фразы «Разрешаю запуск маршевых двигателей», или о том, что не увижу больше Землю из космоса, меня охватывал гнев. Я делал свою работу. Я хорошо ее делал. Почему же мне нужно уходить?

Весной 1987 года я получил временную передышку. Шаттлу предстояло оставаться на приколе еще по крайней мере год, и ВВС США решили, что это подходящее время познакомить своих астронавтов с космическими операциями Военно-воздушных сил. ВМС собирались сделать то же самое со своими астронавтами. Оба вида Вооруженных сил называли эту программу «подсиниванием», имея в виду, что мы наденем вновь, по крайней мере на время, свои синие мундиры[151]. Нам предстояли командировки на различные базы в США и за рубежом для получения информации о том, как военные космические средства используются для противодействия советской угрозе.

Когда известие об этой программе дошло до гражданских лиц в Отделе астронавтов, один особенно оторванный от жизни ученый поставил под сомнение ее честность: «Если ВВС и ВМС отправляют астронавтов "подсинить", что NASA собирается делать для нас, гражданских?» Марк Ли, боевой летчик ВВС, посмотрел на нытика и ответил: «А вас, ребята, придется подучить».

Западный Берлин был лучшим местом, где можно было встретиться «лицом к лицу с врагом». Это был 1987 год, и печально известной Берлинской стене оставалось еще два года жизни. Мы посетили несколько закрытых совещаний и совершили вертолетную экскурсию вдоль «железного занавеса», пролетев над «полосой смерти», охраняемой сторожевыми вышками и колючей проволокой.

Однажды вечером мы надели военную форму, прошли через пограничный контрольно-пропускной пункт и вышли в Восточный Берлин, намереваясь поужинать. Город все еще считался оккупированным, и военнослужащие стран-оккупантов имели право заходить в зоны друг друга, хотя фактически оно действовало лишь в одну сторону. Восток не позволял своим военным входить в Западный сектор, зная, что они не вернутся обратно.

Перейдя с Запада на Восток, мы очутились в 1945 году. Цвета еще не пришли в эту часть мира. Все выглядело серым и унылым, даже одежда женщин. Дистанционно управляемые телекамеры, установленные на зданиях, наблюдали за нами и за другими пешеходами. Улицы усиленно патрулировались восточногерманскими и советскими солдатами, вооруженными калашниковыми. На нас они смотрели, как на врагов, — кем, собственно, мы и были. Проходя мимо одной пары часовых, я показал на медаль на своей груди и сказал своему спутнику астронавту Джону Блахе (набор 1980 года) нарочито громким голосом: «А эту я получил за то, что убил десять коммуняк». Враждебное выражение лиц патрульных не изменилось. Очевидно, они не понимали по-английски — и, вероятно, к счастью для меня.

Наш сопровождающий из ВВС США привел нас в свой любимый восточноберлинский ресторан. Я был готов к разочарованию, но место оказалось чистым, ярко освещенным и укомплектованным молодыми и красивыми восточногерманскими фройляйн. Когда мы вошли, остальные посетители — сплошь восточногерманские и советские офицеры — явно напряглись. Мы проигнорировали их. Для нашей компании сдвинули вместе несколько столов, и мы приступили к выпивке. Cразу же мы стали для остальных возмутителями спокойствия. Они смотрели на нас неодобрительно, будто смех и улыбки были запрещены в этом раю для рабочего класса.

Чуть позже вечером поднабравшийся Джон Блаха схватил вазу с нарциссами и начал всматриваться в каждый цветок с вниманием настоящего садовода. Я подумал, что он чрезмерно пьян, но Джон прошептал мне: «Держу пари, что КГБ поместил "жучки" в эту вазу. Вероятно, в задней комнате они слышат все, что мы говорим. Ну так я дам им пищу для размышлений». Он поднял цветы ко рту, как микрофон, и начал громко говорить в бутоны: «Майк, не правда ли, брифинг о нашем новом 7-маховом истребителе F-99 был действительно интересным?» Затем он передал вазу мне.

Я присоединился к веселью: «Да, и подумать только, он делает семь Махов всего на одном двигателе».