Верхом за Россию

Когда я попал из военной академии на должность офицера связи в штаб вступающей в Прагу 3-й танковой дивизии, меня поразило первое поручение моего командира, еще недавно военного атташе на Белгрейв-сквер: он потребовал от меня последних лондонских газет. Он знал, в чем было дело. Он беспокоился о Чемберлене. Мир между сильными требует добровольного ограничения своей силы обеими сторонами. Чемберлен был единственным человеком для этого.

— Теперь только наша победа еще может спасти мировую империю! — усмехнулся едущий на рыжей лошади.

— Японцы никогда не согласились бы с нею, — возразил офицер на вороном коне, — и если бы там дело пошло иначе, то американцы в столь же малой мере.

— Тогда, — задал вопрос молодой прапорщик, ласково похлопывая шею своей лошади, — мы были бы единственной надеждой Англии среди всех возможных вариантов?

— Примерно так, — ответил всадник в середине.

Через некоторое время едущий на вороном коне сказал: — Я часто думаю о своем дедушке. Командир роты боснийцев, он в 1916 году погиб у Монт-Мелетте, он прибыл туда едва ли не сразу после того, как в 1915 году Италия объявила войну. Насколько, все же, иначе проходит наша война в сравнении с той войной с ее застывшими фронтами! Откуда эта удивительная перемена?

— Откуда? — спросил всадник в середине. — Потому что Первая мировая война с того времени стала картиной кошмара. Ни в чем та война не могла бы сейчас повториться, ни следа тогдашнего военного воодушевления, ни по эту сторону, ни там, ничего от невообразимого для нас сегодня порыва…

— За исключением Польши, — прервал едущий на рыжей лошади.

— Необходимость наверстать упущенное! — засмеялся товарищ на вороном коне.

— Следующим моментом, — продолжил офицер в середине, — был совершенно новый: «Зицкриг», наша сидячая война! Когда бы еще такое было: больше чем всю зиму противники лежат прямо друг напротив друга и совсем без боя? Только в марте обе стороны попытались одновременно высадиться в Норвегии.

В 1914 году, напротив, все сразу после мобилизации набросились на противника, обе стороны рассчитывали нанести решительное поражение врагу уже в первые недели, никто и не думал, что все это затянется дольше, чем на несколько месяцев. О более длительном ведении войны не позаботился никто. Но все пошло не так, как планировалось. Просчитались все. Все завязли в своих незавершенных проектах. Буквально у обеих сторон все пошло наперекосяк.

Для князей прошлого такого положения уже из-за одних только последовавших потерь было бы достаточно, чтобы прекратить кампанию и вернуться к столу переговоров. Но то, что было раньше возможным в любое время, в двадцатом веке стало невообразимым. В обществе масс с его скоропалительными решениями, с по сути не предрасположенными к этому механизмами, с его средствам массовой информации и массовыми предубеждениями, со взаимно еще непобежденными, противостоящими друг другу в давно протянувшихся на сотни километров траншеям массовыми армиями — при этих обстоятельствах собраться вместе за столом, было просто невообразимым! Жестко связанные друг с другом своими союзами, армии всех пяти вступивших в войну друг против друга государств самое позднее в 1915 году застряли на этой войне! Тем самым упадок Европы, крушение Европы как мировой силы, стало неизбежным, даром духа времени.

— Последующий дар оказался, похоже, еще хуже! — дополнил офицер на рыжей лошади. — Постоянный раскол Европы, из-за диктатов 1919 года!

— Так лучшего там и не следовало ожидать! — воскликнул скачущий на вороном коне. — От кого ожидать: от Вильсона, например? Его в 1918 году сломили в Париже, «окрутили» очень красиво, с чествованиями, красивыми женщинами, фальшивыми географическими картами и полностью запутывающим очковтирательством. На это не потребовалось много времени, и уже он вышел из игры! Как могла многолетняя злость породить что-то другое, кроме новой злобы? Жажда власти, зависть и мстительность привели их к этой войне, затем саму войну беспрерывно сопровождали ненависть, ложь и клевета; как могло из всего этого за один раз выйти что-то иное, кроме новой мстительности, лжи и клеветы, теперь, однако, названной окончательной правдой и навсегда санкционированной в документе, обязательном для всего мира. Версаль, Сен-Жермен, Трианон, Нёйи и Севр: наконец-то большое выступление поджигателей войны, политиков, адвокатов и журналистов! Теперь, когда армии сделали свое дело и, наконец, окончилось неприятное доминирование генералов, наконец-то настал он, их большой час. Как могло бы там возникнуть что-то другое, а не то, что возникло на самом деле? Уже не для успокоения себе подобных, но наверняка для подрастающего поколения, маршал Фош заявил тогда перед молодыми французскими офицерами: «Не беспокойтесь за ваше будущее! В этих договорах содержится больше взрывчатки, чем когда-либо сможет осилить наше столетие!»

— Достаточно было прийти лишь одному, — сделал вывод самый юный из них, — и сделать одолжение уже давно лежавшим в засаде, сделав первый выстрел.