Верховная жрица

Итак, кот выпущен из мешка. Министр государственной безопасности ждал ответ.

– Сколько телекамер запечатлевают это событие?

– Сколько телекамер? Ни одной.

– Ах вот как, – удивился премьер. Какое-то время в трубке слышалось его хриплое натужное дыхание. Говорят, он слишком много курит.

Ястребы политбюро уже внимательно следили за премьером, но он еще не исчерпал всех своих возможностей.

– Помните старую пословицу: «Убей обезьяну, чтобы испугать кур»?

– Да.

– Я не сомневался, что вы помните. – Этими словами премьер закончил разговор.

Целых полминуты министр прислушивался к гудкам на линии, прежде чем наконец решился дрожащей рукой повесить трубку.

Здесь, в своем кабинете одной из самых могущественных резиденций в Пекине, ему предстояло принять чрезвычайно трудное решение.

Одно дело – отравить бунджи-ламу на индийской земле и бросить тень подозрения на его соперника, другое дело – организовать убийство новоявленного Будды на тибетской земле. Если дела пойдут плохо, вся вина будет возложена на министерство государственной безопасности. Надвигающаяся буря грозила вырваться далеко за пределы страны.

И не было ни клочка бумаги, ни одного записанного обрывка разговора, чтобы подтвердить, что он, министр, действует в соответствии с приказом премьера.

И все же приказ должен быть выполнен, в противном случае министр государственной безопасности рискует потерять поддержку одного из всемогущих людей в Китае, хотя уже пополз шепоток, что вряд ли ему удастся прожить дольше, чем немолодому кролику.

Хуже всего – когда не знаешь, что делать.

Глава 20

Подъем в горы через перевал Гурла давался бунджи-ламе очень нелегко. Голова у нее прямо-таки раскалывалась от боли. Через каждые двести – триста футов она останавливала процессию и укрывалась за какой-нибудь ближней скалой, чтобы извергнуть содержимое своего желудка.

– Бунджи-лама разделяет все наши страдания, – перешептывались ее приверженцы. – Сама, добровольно!

Так позднее было написано в летописи, но в первые дни пребывания бунджи-ламы в Тибете она переносила жестокие муки и беспрестанно жаловалась, хотя летопись об этом не упоминает.

– Ни у кого нет экседрина-форте? – выкрикнула Скуирелли, с помощью услужливых рук выбираясь из паланкина, позолоченная крыша которого защищала ее от жгучего солнца и стихий.

– Вы должны превозмогать свои мучения, – наставлял ее Лобсанг Дром.

– Но что со мной? Я не могу удерживать съеденное, а голова моя трещит так, будто по ней барабанят тяжелый рок.

– Горная болезнь, – объяснил Кула, хлопая себя по груди. – Вы дышите священным воздухом Гималаев. Он очень полезен для вас.

– Я чувствую себя так, будто вот-вот умру, – простонала Скуирелли Чикейн, бросаясь на шелковые подушки.

– Если вы умрете, – подстерег ее Лобсанг Дром, – в следующей вашей жизни вам придется повторить это путешествие.

– И не напоминайте мне об этом, – проскулила Скуирелли, зарываясь головой в кучу подушек. – До чего болит, просто мочи никакой нет!

Паланкин вновь запрыгал по горным тропам, за ним следовали тысячи людей, непрестанно вращая тысячами молитвенных колес.

– Ом мани падме хум[28], – монотонно тянули голоса.

– Прикажите им замолчать, – заскрежетала зубами Скуирелли.

– Нельзя. Они взывают о защите от горных демонов и китайцев.

– Кто из нас бунджи-лама – я или ты? Скажи им, чтобы замолчали!

– Это невозможно, – упрямо повторил Лобсанг Скуирелли открыла свои налившиеся кровью глаза и села. Позывы к рвоте не утихали. Ей еще никогда не было так плохо с тех самых пор, как она пересекла таинственный барьер, рассекающий жизнь надвое.

– Ты простой актер в этой пьесе, а ведешь себя как директор, – обиделась она.

– Тебе предстоит многому научиться, бунджи.

Лицо тибетца так и лучилось самодовольством.

Скуирелли порылась в своем кошельке: не завалялось ли там таблетки аспирина? Лекарства она не нашла, зато обнаружила недокуренную сигарету в золотом мундштуке.

– Нет у кого-нибудь огня? – спросила она, протягивая из паланкина окурок.

Подошел какой-то тибетец и попробовал на ходу зажечь сигарету кресалом. Через три минуты сигарета все-таки затлела.

Выпуская дым в разреженный воздух «крыши мира», Скуирелли сосредоточенно думала о том, что ей предстоит сделать.

Итак, действие первое. Все прошло бы без сучка без задоринки, если бы не эта горная болезнь. Третье действие должно вытанцеваться само по себе. Неужели трудно будет уговорить китайцев проявить благоразумие: ведь они тоже буддисты. Правда, не слишком ревностные. Но все же буддисты. Это у них в крови.

И вот уже три часа, как идет второе действие, но до сих пор ничего не происходит. Голова у нее раскалывается на части, ее тошнит, но и только!..

Неужели публике суждено наблюдать, что Скуирелли Чикейн выворачивает наизнанку? В цвете, в ярких красках. Впрочем, не слишком сильные страдания способствуют усилению интереса зрителей.

– Может, оставить головную боль, а все сцены с опорожнением желудка вырезать.

– Вам следует очистить тело от всего лишнего, – посоветовал Лобсанг.