Верховники

Ускакал в Москву и Коньков, а они всё плыли и плыли по широкой Волге, и не было, казалось, окружавшему их простору ни конца ни краю. Наталья, привыкшая к тихим подмосковным прудам и перелескам, взирала на это раздолье с восхищением. Каждый день приносил новые берега и новые дали, — знойные волжские берега сменились августовской прохладой лесистой Камы, и ароматы нагретой солнцем хвои кружили голову не менее, чем степные травы. Наталью не покидало ощущение полноты и глубины её новой жизни. Ведь это ссыльное путешествие было в то же время её свадебным путешествием. Она словно вырвалась из домашней теплицы и стала в эти дни юной женщиной, открывавшей для себя большой мир и самого близкого человека в этом мире — своего мужа. И князю Ивану в те дни передалось праздничное настроение молодой жены, позволявшее хотя бы на миг забыть о своих недавних московских горестях, и вместе с младшими братьями он вошёл в новую игру — путешествие. Натягивали паруса на ладьях, измеряли фарватер, затягивали канаты на причале. Прасковья Юрьевна только ахала, когда загорелые до черноты, весёлые и беспечные княжата набрасывались вечером на чугунок с мужицкой кашей и уплетали её так, как не ели в царском дворце самые изысканные блюда.

Караульный офицер Макшеев, чем дале они уплывали от Москвы, тем больше позволял вольности. Ладьи делали частые стоянки, причём не в укромных местах, а вблизи сел и городков, ссыльным разрешили посещать местные торжки и базары, выбирать себе снедь и припасы. Впервые Наталья увидела среди русских татар и черемисов, мордву и башкирцев, в той массе, коя и не снилась в Москве. Открывалась ещё одна сторона многоликой России, разнообразной не токмо в пространствах, но и народах. Наталья радовалась как девчонка, закупая мордовские холстины и татарские узорчатые халаты, деревянные поделки и расписную посуду.

Князь Алексей Григорьевич ворчал, взирая на сии затраты невестки, но Наталья не скупилась и на родственников. Вблизи Казани продала она наконец царскую памятную табакерку с бриллиантом купцу-персиянину. Купец был смешной, важный, с крашеной бородой. Через толмача сказал, что табакерка хороша, бриллиант — огонь, но она, Наталья, самая большая прелесть!

Наталья залилась от смеха и зарумянилась, купец отвалил за табакерку справедливую цену. «Ты спрячь, голубушка, деньги-то, спрячь!» — говорила ходившая с ней рядом свекровь, но Наталья только рукой махнула. Купила для Прасковьи Юрьевны тёплый пуховый платок, накупила восточных сладостей, изюма и орехов для молодых деверей, выбрала роскошный бухарский халат для Алексея Григорьевича, офицерскую трость с золочёным набалдашником для Макшеева. Долго думала, что купить для Иванушки, и вдруг увидела образок дивной работы, взяла. Труднее всего было угодить порушенной царской невесте. Но вот развернул купец-бухарец дорогой цветистый ковёр, и Наталья махнула рукой — беру!

Когда шла к пристани, спохватилась — себе-то, себе ничего не купила! Хотела вернуться, да раздумала. В осьмнадцать лет всё успеется.

Подаркам Натальи обрадовались, капитан Макшеев велел принести ящик доброго вина, устроил праздник. Ящики с сектом и мозельвейном всю дорогу надёжно были укрыты в капитанской каюте от царских гонцов и иных неприятелей. На берегу у освещённого костра капитан поднял полную чарку и выпил за Наталью.

— Добрая душа! А я, Наташа, ведь ещё в Полтавской баталии, молодым сержантом, батюшку-то твоего видел! — Капитан прослезился, и все увидели, что он добрый и заслуженный воин.

На одну гордячку Долгорукую угодить было трудно. Хотя Екатерина бухарский ковёр и приняла, но сухо молвила, поджав тонкие губки: что ж, на персидской-то щедрот не хватило? Даже с родными порушенная царская невеста держалась гордо, надменно. Сами царские гонцы терялись перед сей высокомерностью, и только Коньков забрал-таки у неё царские награды и снял кавалерственную ленту. При том был укушен за палец, посему плюнул и оставил на Екатерине подвенечное платье, в коем собиралась она когда-то венчаться с покойным императором.

Единожды за весь путь Наталье довелось видеть, как исчезла надменная маска с лица порушенной царёвой невесты. Случилось это в тот день, когда с Волги сворачивали в Каму. С утра парило, и старик лоцман, ведший караван ссыльных, тревожно указал Макшееву и князю Ивану на маленькое чёрное облачко, шедшее из заволжских степей, и сказал твёрдо: быть грозе и жестокому шторму!