Верховники

   — Оно так! Хотя преемник мой, Василий Иванович Геннин, и старался, но Акинфий его обогнал. И ежели мы новые руды не найдём и заводы при них не поставим, Бирон все государственные мануфактуры в свою приватную кампанию обратит. На тот предмет в Петербурге уже и комиссия создана! — Василий Никитич фыркнул сердито, но затем, оглядев мужественную фигуру адмиралтейца, рассмеялся: — Ну да и мы ныне не лыком шиты! Кем я был в семьсот двадцатом году? Простой капитан от артиллерии. А сейчас-то и чин генеральский, и команда отборная, да и по инструкции Горного начальника вручён мне надзор как за делами казённых заводов, так и партикулярных. Да и дело-то одно доброе делаем: куём железо для России. Думаю, не будет на сей раз у меня ссоры с Акинфием Демидовым.

Но ссора всё же вышла, не только с Демидовым, но и со Строгановым. Да и другие честные промышленники были недовольны первыми же распоряжениями Татищева об исправлении дорог и починке мостов за счёт заводов.

   — Да и к чему нам дороги! — дружно твердили в Екатеринбурге приказчики старого недруга Акинфия Демидова, вызванные в Канцелярию главного правления. — У нас ведь всюду реки. Зимой мы ездим по льду, а летом по воде!

   — А весной и осенью сиднем сидите? — удивился Хрущов.

   — И сидим, батюшка, сидим, свет мой! — хитро моргал главный демидовский приказчик Степан Егоров. — Сидим, запасы железа копим, а летом его и сплавим.

   — Но дороги-то для общей пользы нужны! — горячился адмиралтеец.

   — Об общей пользе пусть казна думает, а мы о своей прибыли тщимся! — юлил приказчик.

   — А ты вот скажи, сколько за бездорожьем, в беспролазных чащобах, твой хозяин раскольников и беглых людишек скрывает? — не выдержал Татищев. — Молчишь? Ну да нам сие ведомо!

Сам Василий Никитич определял число раскольников и беглых, не плативших государству никаких податей, в три тысячи. Их дешёвый труд определял дешевизну демидовского железа. А руки опытных уральских мастеров — качество изделий со знаменитым соболиным клеймом.

Правда, сразу ссориться с Демидовым на сей раз Василий Никитич не стал, а пригласил его, как и других частных заводчиков, на общее собрание в Екатеринбург. Ко времени съезда Татищев не токмо объехал все казённые заводы, но и свёл знакомство со многими известными уральскими рудознатцами. Они-то и вывели любознательного правителя к столь богатой железом горе на реке Кушва, что Татищев почёл нужным восторженно сообщить о том открытии самой императрице: «Оная гора есть так высока, что кругом видеть с неё вёрст по 100 и более, руды в оной горе не токмо наружной, которая вверх столбами торчит, но кругом в длину более 200 сажен, поперёк на полдень сажен на 60; раскапывали и обрели, что всюду лежит сливное железо одним камнем в глубину; надеюсь, что и во многие годы дна не дойдём». Гору эту Татищев наименовал в честь императрицы Благодать, и Анна открытием такой «Божией благодати» была очень довольна. Но ещё более был обрадован Бирон, и вправду мечтавший прибрать к рукам казённые горные заводы на Урале.

   — Пусть Татищев новые сокровища для государства находит, всё одно сокровища наши будут! — посмеивался курляндец в Петербурге.

А в Екатеринбурге между тем Василий Никитич объявил собранию горнозаводчиков неслыханную новизну: всем нужен общий горнозаводской устав, и каждый промышленник и приказчик волен объявить своё мнение, а Татищев «по своей должности, и по крайнему разумению служить и советом помогать желает».

Но зачем Строгановым и Демидовым был общий устав, когда они через подарочки Бирону всегда своего наособицу добивались? Посему никаких мнений от них об уставе не поступило, а вот вечерком явился к Василию Никитичу старый знакомец, приказчик Демидова Степан Егоров, и спокойненько предложил взятку в 10 000 рублей, дабы правитель закрыл глаза на разных беглых людишек и раскольников, работающих на демидовских заводах и скрытых от переписки.

   — Ты что? За кого меня принимаешь? — Василий Никитич почувствовал в себе тот же боевой задор, что и четверть века назад при Полтавской баталии, сгрёб тщедушного лису-приказчика своей мощной дланью и вытолкал его было за дверь, но остановился, удивлённо услышав бормотанье:

   — Да за что же, ваше превосходительство! Ведь предшественник ваш, немец Геннин, даже и на четыре тысячи позарился, а тут-то целых десять тысяч моим хозяином дадено.

   — Постой, постой! Так ты говоришь, честнейший Вилим Иванович Геннин взятку взял? Ну что ж, тут слово и дело, и сидеть тебе пока в остроге! — порешил Василий Никитич и в тот же вечер сочинил письмо кабинет-министрам, Остерману и Черкасскому, и о демидовском приказчике, оболгавшем Геннина, и о раскольниках, и о беглых. Старый знакомый Василия Никитича князь Черкасский представил это письмо самой императрице, и по её повелению Степан Егоров немедля был отправлен в Петербург. Акинфий поспешил следом, замазывать след.