Верлиока

Шаркая ночными туфлями, в расстегнутом, свисающем до полу ватном халате, бродит из комнаты в комнату Главный Регистратор. Забытая мысль тревожит его, он жмется, и ежится, и дрожит, пытаясь вспомнить ее. "Ах, да! Лоренцо. Красивый мальчик, он, помнится, тяжело ранил меня? Скоро увидимся. Что делать, если ни стена тумана, ни песок пустыни, ни кипящая смола не остановили его! И ничего больше не остается, как постараться доказать, что пастушеская дудочка и пылинка в лунном свете случайно соединились на Сосновой Горе. Случайно - и тогда все остается по-прежнему. Он не называет мое подлинное имя - и способность к превращениям, без которых я не могу жить, не оставляет меня".

- Лука!

Глухой, неясный голос отозвался откуда-то снизу.

- Принеси мне коньяк, там еще полбутылки осталось.

"И чего эти проклятые документы на меня навалились? - продолжает размышлять Леон Спартакович. - Устроил им спокойную, обыкновенную жизнь. Обыкновенную - ведь это ценить надо! Что ж такого, что в старости они иногда превращаются в бумагу".

"Придется скрываться, ведь меня могут узнать! Куда бежать?" - спросил он золотистый шар, на котором очертания суши терялись, потонувшие в беспредельном пространстве воды. И глобус молчаливо ответил: в основании Апеннинского полуострова, который всем школьникам кажется сапогом, в Италии, на берегу Адриатического моря зажглась прозрачная точка. Венеция! Все ли изменилось в Венеции? Нет, по-прежнему стоят лошади на соборе святого Марка, по-прежнему он сверкает цветными отблесками при свете вечерней зари. И шаги в глухих переулках звучат по-прежнему как будто из заколдованной дали.

- Лука!

Секретарь нехотя приоткрыл дверь.

- Зайди! А может быть, где-нибудь еще осталась бутылочка?

- Откуда же? Только в энзе.

- Ну и что ж! Пополним при случае. Тащи!

Лука Порфирьевич ушел и вернулся с подносом, на котором стояли бутылка, две рюмки и лежал нарезанный, слегка позеленевший сыр. Они выпили и закусили. Леон Спартакович вздохнул.

- Послушай, у тебя когда-нибудь бывает тоска?

- Бывает.

- А запои у тебя от чего? От тоски?

- От страха.

- Боишься?

- Боюсь.

- А чего ее бояться? Мне, например, даже хочется иногда умереть.

- За чем же стало?

- Не выходит!.. У тебя когда-нибудь была мама?

- Помилуйте, Леон Спартакович, какая же у меня может быть мама? Ведь я не то человек, не то птица. Таких, как я, закажи - не выродишь.

- И у меня не было.

Они выпили не чокаясь и налили опять.

- Послушай, Лука... Я давно хотел спросить... Ты верующий?

- Верующий.

- Значит, ты считаешь, что боги все-таки есть?

- Не боги, а бог.

- Нет, брат, он не один. Их много. И они, понимаешь, на меня сердятся.

- За что?

- А я их обманул. Должен был умереть и не умер. Ш-ш-ш! - стуча зубами, еле выговорил Леон Спартакович. - Слышишь? Едет!

- Кто едет?

- Известно кто! И как это может быть, что человеку ничего не надо?

- Почему ничего? Ему много надо.

- Ты думаешь? А тебе не страшно? Ведь ты без меня пропадешь.

- Здравствуйте! Почему же я без вас пропаду? Опытный человек всегда пригодится. Тем более птица.

- Может быть. А ты знаешь, я только теперь догадался, что им было очень больно. - Леон Спартакович бледно улыбнулся. - Как ты думаешь, почему я все это делал?

На этот вопрос Лука Порфирьевич ответил мудро:

- Не черт копал, сам попал.

ГЛАВА XXXV,

в которой Главный Регистратор доказывает, что иногда

даже опытные предсказатели ошибаются

Зимой, надеясь вздохнуть свежим, прохладным воздухом, люди из раскаленных под солнцем городов едут в пустыню. Но не пустыня, а пустота простиралась вокруг так далеко, как может видеть человеческий взгляд. Ни одна самая маленькая травинка не могла пробиться через кремнистую почву, и тяжелый танк прошел бы по ней, не оставив следа.

Поле, на краю которого стоял дом Главного Регистратора, было покрыто толстым сукном - ведь через сукно не прорастает трава, плотно закрытая от воздуха и света.

Вася был сдержан и молчалив - он обдумывал предстоящую встречу. Кот пугливо моргал, подкручивал лапкой усы, притворяясь, что готовится к бою. Ива? Вот кто был искренне удивлен, увидев потемневший, обветшалый дом, на фасаде которого два балкона - маленький и большой - с тоской поглядывали друг на друга. Почему-то почти всю дорогу она повторяла знаменитый пушкинский стих:

У лукоморья дуб зеленый,

Златая цепь на дубе том...

Увы! Ни лукоморья, на златой цепи, ни кота, которого она надеялась познакомить с Филей! Неужели в этом доме с проломившейся черепичной крышей действительно живет старый волшебник, проживший такую опасную и занимательную жизнь?

Вася выскочил из машины, быстро поднялся по ступеням веранды, постучал, и приодевшийся Лука Порфирьевич - в парадном сюртуке, в галстуке, повязанном бантиком, в штанах с шелковой генеральской полоской - широко распахнул дверь.

- Боже мой! Кого я вижу! - закричал он, стараясь, чтобы кисточки, появившиеся теперь и над губами, не мешали ему улыбаться. - Радость-то какая! Именины сердца! Недаром мой-то все твердит: "Где мой Лоренцо?" Или даже иногда: "Где мой Василий Платоныч?"