Вермахт против евреев. Война на уничтожение

Антисемитизмом проникнуты и настроения немецких солдат в 1943–1945 гг. Они по-прежнему полагали, что идет «война еврейства против арийского человека, против всего, что является чище, прилежнее и трудолюбивее, чем еврей». В лице Германии еврей якобы встретил своего самого опасного противника, которого он хочет уничтожить с помощью других арийцев. Сам он не выступает как боец, а действует за кулисами, держит в своих руках все нити. Собственная ненависть к евреям и большевикам экстраполировалась на местное население и приписывалась самим русским. Но в это время солдаты все чаще вспоминали Первую мировую войну и опасались мести, но не мести всех порабощенных ими народов, а только евреев. Они повторяли миф об «ударе кинжалом в спину», якобы нанесенном германской армии в 1918 году вражеской пропагандой и евреями, и считали, что нынешнюю войну ни в коем случае проигрывать нельзя: «Недопустимо, чтобы еврей победил и господствовал», ведь произойдет нечто страшное, если «над нами восторжествует дьявольская гримаса еврея». «Наше поражение в войне невозможно, ведь тогда мы, немцы, останемся беззащитными. Тогда евреи обрушатся на нас и искоренят все немецкое, это было бы страшное и ужасное убийство». Боязнь мести со стороны евреев вызывала у некоторых солдат желание изменить оккупационную политику, отказаться от чувства превосходства над другими народами (но не над евреями!).

В письмах встречаются призывы напрячь все силы, чтобы «жид» не достиг того, к чему он стремится. «Война движется к концу, но, я думаю, не для нас. Ты знаешь, еврей будет кроваво мстить, главным образом членам партии. К сожалению, я носил партийную униформу. Я уже пожалел об этом. Я пропгу тебя убрать эту униформу, все равно куда, и даже если ты сожжешь все эти вещи. Из-за этого я уже не могу спать ночами».[419]

Лишь отдельные солдаты понимали, что совершили несправедливость, в том числе по отношению к евреям, и со страхом ждали военного поражения Германии. Так, в июне 1943 года один немецкий солдат из Даугавпилса, знавший о расстреле 30 тысяч евреев, жителей города, писал, что «давно потерял веру в хороший конец» и что многим его товарищам «приходят мрачные мысли об очень темном будущем». Еще более четко высказался другой солдат в конце сентября 1944 года: «Евреи, определенно, будут мстить. Но я считаю, что они узнают своих врагов. В целом кажется, что суд Божий не закончился». Надвигающаяся военная катастрофа и неотвратимое возмездие заставляли некоторых солдат переосмыслить недавние события и дать им здравые моральные оценки. Один унтер-офицер писал в октябре 1944 года, что обращение с поляками и евреями (с ними – еще до войны) «было не только роковой политической ошибкой, но и по-человечески несправедливым. Это все больше обременяет совесть немецкого народа. Из этого источника происходит глубоко скрытое недоверие, которое испытывает простой человек с остатками здорового рассудка к нашему тезису о «справедливой войне» и «святом деле».[420]

В последние месяцы существования Третьего рейха нацистское военное руководство стремилось поставить антисемитские стереотипы и страх перед неминуемым возмездием на службу боевому духу войск и так замедлить военный крах нацистской Германии. Так, в обращении верховного главнокомандующего Гитлера к солдатам на Восточном фронте, подписанном 15 апреля 1945 года, говорилось: «В последний раз смертельный враг в лице большевиков и евреев переходит в наступление. Он пытается разгромить Германию и уничтожить наш народ… В то время как старики и дети будут убиты, женщины и девушки будут низведены до казарменных проституток. Остальные попадут в Сибирь».[421]

Следовательно, письма немецких солдат с самого начала войны отражали все разновидности антисемитских предрассудков и стереотипов. Они развивались синхронно нацистской пропаганде и антисемитской политике гитлеровского режима, начиная от требования изгнать всех евреев из Европы и кончая их полным истреблением. Образ врага – партизан, азиат, комиссар, большевик, еврей – был задан заранее. В то же время немецкий историк Мартин Хумбург, изучивший более двух тысяч писем немецкой полевой почты, выяснил, что около 90 % корреспонденции солдат было посвящено любви и партнерству и только 10 % были в той или иной мере связаны с противником. Половина из них содержала критику собственного лагеря, 13 % – выражала презрение к врагу, а 10 % – чувство ненависти и желание убивать. Конечно, солдаты конструировали себе мир, противоположный окружавшей их реальности. Тем не менее бесспорно, что мысли о населении оккупированных территорий и солдатах противника занимали подчиненное место.

Евреи упоминаются только в 2 % случаев и чаще всего – в первые недели войны.[422]