Вернадский

Они подбирали слова на родном языке, на латыни. Решили, что самое лучшее и благозвучное — ноосфера, от греческого «ноос» — «разум».

Итак, живое вещество созидает биосферу, а разумные существа — ноосферу!

Лекции Вернадского и беседы с Тейяром де Шарденом, знатоком древней истории рода человеческого, вдохновили Ле Руа на создание двух крупных работ, изданных в 1928 и 1929 годах. Он описал эволюцию человека, этапы формирования человечества и создание на Земле ноосферы. Вернадский стал использовать термин «ноосфера» в своих трудах.

Тем временем Владимира Ивановича пригласил к себе профессор Жантиль — географ и геолог, неплохо знакомый с его работами, опубликованными во Франции. В разговоре Жантиль поинтересовался, каким видит Вернадский своё будущее, и предложил ему остаться профессором Парижского университета, не возвращаться на родину.

Предложение не было неожиданным. По приезде он получил премию Французской академии (4000 франков). Эмигранты приветствовали его приезд, полагая, что он не вернётся в «Совдепию». Наталья Егоровна склонялась к тому же, но не решалась настаивать.

Владимир Иванович решительно заявил, что не собирается становиться эмигрантом, ибо за него поручились достойные люди, а он дал честное слово, что вернётся. И всё-таки, судя по некоторым признакам, у него оставались сомнения в правильности такого решения. Ведь он создаёт учение для науки, для всего человечества! На этом фоне теряется Россия, пребывающая в разрухе. Против неё — мощные, богатые, научно и технически высокоразвитые буржуазные державы Западной Европы и Северной Америки! Она вот-вот рухнет, и вновь начнется в ней хаос и разброд…

Так думали враги советской власти — вне и внутри России. Возможно, такие мысли проскальзывали и у Вернадского. Трудно сказать, какое бы решение он принял в том случае, если бы на Западе ему предложили возглавить хорошо оборудованную лабораторию для изучения живого вещества.

Давно оставившая Россию престарелая A.B. Гольштейн, старая знакомая Вернадских, в письмах к его сыну рассказывала о своих беседах с Натальей Егоровной, которая «как бы надеется на чудо, на провал Антихристова отродья» и хотела бы остаться, но говорить об этом с мужем не собирается.

Для Владимира Ивановича было очевидно, что его хотят оставить на Западе из политических соображений, а вовсе не научных. Это стало бы ещё одной агиткой в антисоветской пропаганде, только и всего. Та же A.B. Гольштейн в письме к его дочери Нине в 1932 году так отозвалась о встрече с Вернадским в Париже, где он побывал в очередной командировке:

«Свиданье наше для меня было плохое: он говорил много о своей науке, в кот. я ничего не понимаю и кот. меня абсолютно не интересует, так что я почти не слушала. Про себя мне ему говорить нечего — его не может интересовать моя духовная жизнь, вся сосредоточенная на горечи мыслей о России и на кровной ненависти, непримиримой, животной, к тем убийцам этой России, которым он служит».

Было ей в ту пору восемьдесят два года, в Париже она жила уже пятьдесят шесть лет. Она была абсолютно чужда русскому народу, знала о событиях в России понаслышке, но какую зверскую ненависть к советской власти внушила ей западная и эмигрантская пропаганда!

Вернадский успел убедиться, что большевики прекрасно понимают важность научных исследований, на которые тратят немалые средства. А во Франции, как он писал Ферсману, «в научной области по вине учёных и вопреки возможностям очень трудные условия работы, так как стеснены в средствах библиотеки и плоха оплата научного труда». В конце апреля 1923 года, задерживаясь в Париже, он пишет Ферсману:

«Я очень сознаю, что мне надо бы скорее вернуться. Но, несмотря на всё моё сознание, я, наоборот, хочу здесь подольше остаться и буду просить продления командировки». В начале мая 1924 года: «Я очень хочу закончить работу моей жизни, и сейчас есть все шансы получить здесь необходимую сумму для научной работы над живым веществом. На год я буду обеспечен».

Помимо чтения лекций, Вернадский работал в химической лаборатории Лакруа, а также в Радиевом институте у Склодовской-Кюри (дважды лауреата Нобелевской премии). Анализируя образец уранового минерала кюрита из Конго, пришел к выводу, что в нем содержится какой-то новый изотоп или даже химический элемент. Он надеялся открыть новый химический элемент. Требовались дополнительные образцы, но получить их не удалось. Исследование осталось незаконченным.