Вернадский

А два музея, кажется, единственные (по одному в России и в Украине), остаются великолепными памятниками земской научной работы. Полтавский музей, построенный в стиле какого-то яркого украинского модерна, пострадал еще в последнюю войну, когда сгорели карты, в том числе и изготовленные Вернадским. Но ныне он замечательно отреставрирован и память о Докучаеве, о Вернадском, Краснове и других докучаевских мальчиках хранится бережно.

* * *

В августе Вернадский возвращается в Москву, работает над отчетом, готовится к лекциям и к защите диссертации. По обычаю тех лет семьи, не имевшие своих домов, на лето отказывались от квартиры, уезжали в деревню или на дачу, а осенью нанимали новую. В сентябре Вернадские поселились на углу Трубниковского и Дурновского переулков, где ныне пролегает Новый Арбат и куда они потом вернутся в 1930-е годы.

В конце сентября два события вызвали Вернадского в Петербург. Одно — трагическое, потрясшее братство до основания. В страшных мучениях умерла от туберкулезного менингита Шура Ольденбург, оставив неутешного Сергея и маленького сына Сережу.

Корнилов писал, что смерть всеобщей любимицы, какой была Шурочка, еще теснее их соединила. На похороны собрались все. Опять, как встарь, до утра сидели и говорили. И уже перед рассветом, по словам Корнилова, в память о Шурочке поклялись посвятить свои силы борьбе за введение в стране правовых начал, за мирное изменение государственного строя.

Говоря, что были все, Корнилов, возможно, ошибается. Вероятно, Вернадский приехал только на следующий день. Он пишет, что был на могиле Шуры и что нашел не уныние, а душевное единение и подъем духа. Братство окружило Сергея любовью и дружеским участием и помогло ему пережить первые, самые трудные дни после потери.

* * *

Двадцать восьмого сентября в родных стенах университета на Васильевском острове Вернадский защищал свою диссертацию. Оппонировали В. В. Докучаев и химик Д. П. Коновалов, кристаллограф Е. С. Федоров (оба будущие академики). В первом ряду сидели и волновались Гревс, Шаховской и Сергей Ольденбург.

«Теперь напишу про диспут, — делился Вернадский первыми впечатлениями с Наташей. — Сошел он, говорят, хорошо. Я себя чувствовал так себе: публичная хвальба так же мало приятна, как и нападки».

Диссертация получила высокую оценку, и университет присвоил своему кандидату ученую степень магистра минералогии и геогнозии.

Вернадский отнес экземпляр диссертации Менделееву и на другой день познакомился лично со своим университетским кумиром, которому когда-то восторженным юнцом внимал в переполненной 7-й аудитории.

Знакомство совпало с концом академической карьеры Менделеева. Как раз в те дни Дмитрий Иванович был грубо изгнан министром И. Д. Деляновым из университета за поддержку студенческой петиции о предоставлении университету автономии. Точнее сказать, Менделеев взялся передать петицию министру и после того, как тот отказался его принимать, подал в отставку.

А еще в столице братьям удалось начать совсем новое дело — комитет помощи голодающим. «Ту работу, которую мы делали по поводу регистрации сведений о голоде, будут вместе делать и здесь, — сообщает Вернадский Наталии Егоровне. — Это главный результат пока поездки. Я никогда бы не решился — но Митя устроил…»⁸

Шаховской, который «страшно энергичен и молодец», и на сей раз оказался детонатором. В сентябре, когда угроза голода стала реальностью, в Москве начались сборы пожертвований и собрания интеллигенции. На них стоял тот вопрос, который Вернадский задавал себе в письме жене: «Что делать?»

Неясные мнения Шаховской однажды сделал ясными. На собрании в доме Петрункевича, где, кстати, присутствовал Лев Толстой, Дмитрий Иванович всех увлек своим выступлением. Он говорил страстно, убедительно, завоевывая сердца слушателей. Если интеллигенция останется в стороне, отсиживаясь в сытой Москве, на нее ляжет грех, заявил он. Конечно, некоторые предпочтут отдавать деньги в один из правительственных комитетов. Но уверен ли кто-нибудь, что там средства будут истрачены наилучшим образом? Зная нравы чиновников и их отношение к делу, можно быть уверенным в обратном. Нужно действовать самим, непосредственно и на месте, доказывал Шаховской.

Кажется, не так уж важно, отдать ли средства в один из правительственных комитетов или действовать самим? Но нужно представить себе тогдашние государственные взгляды, когда любая самодеятельность не то чтобы не допускалась, но будучи даже возбуждена с самыми чистыми намерениями, все-та-ки воспринималась как подозрительная. Понятие общественное имело совсем иной оттенок, не несло характера дела.

В те дни выдающуюся роль сыграл Лев Толстой. Любовь к ближнему, которой он старался следовать не только в своих писаниях, внушила ему правильную тактику благотворительности. Он хорошо знал деревню и видел, как голод изменяет людей. В них просыпаются и начинают действовать страшные звериные инстинкты выживания. Женщины и дети в семьях остаются обделенными.