Вернадский

— Потом случайно, шныряя и там и тут, на чердаке старого помещичьего дома нашли мы минералогическую коллекцию в пыли и паутине. Снесли ее вниз, вымыли, вычистили, соединили с нашими хрусталиками… В этой коллекции оказалось несколько простых, обыкновенных камней, каких мы не собирали. Но на этих простых камнях были наклеены номерочки и названия их. Это нас поразило. Оказывается, и такие камни имеют свои названия и годятся в коллекцию! Это было открытием! Тогда мы стали собирать и их, а потом обзавелись и книжками о камнях. Товарищи мало-помалу отстали от меня, и я стал уже один заниматься камнями. Я собирал их везде, где случалось бывать, выпрашивал у знакомых, выменивал у ребят… А потом мне пришлось с отцом часто бывать за границей, где уже можно было покупать самые различные камни и с этикетками на них, где было и название камня и место, откуда он взят. Тогда уже все деньги, которые мне дарили или давали на завтрак, на книги, на тетради, — все уходило на мои камни и коллекции… Конечно, я уже стал разбираться в них, научился определять их названия…

Ферсман рассказывал торопливо, взволнованно, путаясь в словах и уже не останавливаясь. Такой увлеченности, такой ранней целеустремленности Владимир Иванович еще не встречал в своих учениках и считал, что она предвещает талант необычайный, хотя, вероятно, более практический, чем исследовательский.

В лице своего нового ученика Владимир Иванович впервые непосредственно столкнулся с умом и мышлением, прямо противоположным его собственному. Мышление Александра Евгеньевича отличалось конкретностью, он любил в камне цвет и форму, предпочитал сидеть за черной занавеской, исследуя породу под микроскопом.

Он просиживал в лаборатории по десять-двенадцать часов за тем или иным экспериментом, оставался на ночь, если анализ продолжался десятки часов.

Творческие идеи учителя он называл гениальными, по труднопонимаемыми, отношения же его с учениками вызывали в нем благоговение.

Как-то один из товарищей по факультету зашел в лабораторию что-то сказать Ненадкевичу. Ожидая, когда тот освободится, он долго наблюдал за совместной работой Вернадского и Ненадкевича, а затем, когда Вернадский ушел, сказал:

— Не разберешь тут у вас, кто студент, кто профессор!

Но товарищи по работе становились учеными, и с каждым годом все более и более чувствовал свою ответственность перед учениками их руководитель.

Товарищеские отношения создавались в особенности условиями жизни и занятий во время дальних экскурсий на Урал, в Среднюю Азию, Казахстан, Крым. Вернадский нередко и сам учился здесь, упражняясь в определениях находок, проверяя данные литературы непосредственными наблюдениями.

Перед ним стояла теперь задача создания нового курса минералогии, задуманный план которого все более и более расширялся. А между тем над ним, по собственному его признанию, «висела, как обуза, докторская диссертация, с которой страшно хотелось развязаться, потому что мысль о ней не давала работать над тем, что надо».

Чтобы поскорее освободить свой ум для свободных занятий тем, что казалось нужнее, Владимиру Ивановичу пришлось отложить любимую тему о полиморфизме, которой он так дорожил. Пробную лекцию «О полиморфизме как общем свойстве материи» он собирался разработать в диссертацию, но опыты по ней требовали времени и изобретения новых методов, и Вернадский представил докторскую диссертацию на более узкую тему «Явления скольжения кристаллического вещества», и он превосходно защитил ее в 1897 году, но всю жизнь потом сожалел о брошенной теме.

Немедленно после защиты диссертации и получения докторской степени Вернадский был утвержден в звании ординарного профессора.

Теперь можно было приняться за работу над тем, что представлялось в уме как «История минералов земной коры».

Это было грандиозное предприятие, подводящее итоги представлениям молодого ученого об образовании минералов в процессах земной коры. Оно сопровождалось все новыми и новыми экскурсиями в страны Европы и Америки, во все уголки России, обследованиями музеев, встречами с крупными минералогами мира и бесконечным чтением специальной литературы.

Европейская известность Вернадского быстро росла. Его статьи привлекали внимание новизною взглядов и убедительностью доводов.

В 1894 году, проездом через Мюнхен, Вернадский встречается со своим учителем и узнает, что Грот печатает новый курс кристаллографии, вводя в него все то, что уже введено Вернадским в свой курс, год назад вышедший из печати.

Грот не мог скрыть своего изумления, беседуя со своим учеником.

— Как? Все это есть уже в вашем курсе? — восклицал он.

— Я очень сожалею, что мой курс вышел раньше… — совершенно искренне сказал Владимир Иванович, замечая огорчение ученого.

Владимир Иванович в самом деле был смущен. Научному первенству он не придавал большого значения и даже предпочитал проводить свои идеи через других, считая, что передает их в более способные и талантливые руки.