Вернадский

«История минералов земной коры» не была закончена и при жизни автора не печаталась в полном виде. Главные части ее издавались в виде учебных курсов минералогии начиная с 1898 года. Из этих учебных курсов выросла затем «Описательная минералогия», выходившая в свет отдельными выпусками начиная с 1908 года, но и этот грандиозный труд остался незавершенным. Гений Вернадского создан был не для того. За всем огромным материалом, скопленным его умом, все яснее и яснее возникала общая схема химической жизни Земли, производимой энергией Солнца. Он чувствовал в себе силу мысли, способную охватить Землю как частицу космоса, способную постигнуть законы мироздания.

Об этом он писал в августе 1894 года с Лаахерского озера, окруженного высокими горами вулканического происхождения и считающегося древним кратером. Его светло-синеватая вода, очень холодная и противного вкуса, притягиваемый магнитом песок, выбрасываемый волнениями с пятидесятиметровых глубин, — все было здесь загадочно и необъяснимостью возбуждало деятельность сознания до вершин вдохновения.

Внешние условия жизни Вернадских в эти годы были как нельзя более благоприятны. Муж и жена жили, по выражению Владимира Ивановича, «душа в душу, мысль в мысль». Наталья Егоровна помогала мужу в переводах его статей, так как сама знала в совершенстве все основные языки. Сопровождая мужа в его путешествиях, она фотографировала редкие выходы пород, отдельные образцы минералов и самородков, все, что находилось в музеях Европы. В «Описательной минералогии» и в учебных курсах Вернадского под множеством документальных фотографий стоит имя Натальи Егоровны.

Маленький Гуля рос славным ребенком, не причиняя огорчений. В 1898 году он пошел впервые в гимназию, нахлобучив большую синюю фуражку с белым кантом и серебряным гербом на околыше. В тот же год родилась девочка, названная Ниной. И снова по вечерам слушал Владимир Иванович рассказы жены о том, как в маленькой головке с голубыми глазками начинали проявляться сознание и ум.

Квартира Вернадских то в Трубниковском переулке, то на Смоленском бульваре, то в Георгиевском, то Борисоглебском переулках становилась центром независимо мыслящей интеллигенции. Вечерами бывал здесь Сергей Андреевич Муромцев, профессор и общественник, пугавший большими черными бровями маленькую Ниночку. Нередко появлялся Сергей Николаевич Трубецкой — удивительное соединение глубокого мистицизма и строго научного мышления, покоривший русскую общественность нравственной красотою своей жизни. Бывали товарищи по университету — Сергей Алексеевич Чаплыгин, приходивший в огромных кожаных калошах, каких уже давно никто не носил, и сурово молчавший весь вечер. Бывал Василий Осипович Ключевский, умевший и любивший поговорить так, что и экономист Чупров и зоолог Мензбир, случавшиеся здесь, заслушивались, как студенты на его лекциях по русской истории.

Встречи со всем этим цветом интеллигентской Москвы входили в порядок жизни Владимира Ивановича и не нарушали размеренного ее течения. Как бы ни был заманчив спор гостей, Владимир Иванович, поиграв предупредительно цепочкой на жилете, вынимал часы и вставал, объявляя с мягкой улыбкой:

— Извините, господа, но я иду спать: десять часов, мне пора!

И он уходил и вставал в шесть часов, не изменяя ни в чем установившегося порядка жизни.

Единственная беда преследовала в то время Владимира Ивановича. Каждый вечер, зажигая керосиновую лампу в своем кабинете, он наказывал себе не забыть вовремя привернуть фитиль и каждый раз вспоминал об этом, когда маленькие паутинки копоти уже падали на книгу или рукопись, лежавшие перед ним.

Глава X БЕССМЫСЛЕННЫЕ МЕЧТАНИЯ

Весь XIX век есть век внутренней борьбы правительства с обществом, борьбы, никогда не затихавшей. В этой борьбе главную силу составляла та самая русская интеллигенция, с которой все время были тесно связаны научные работники.

Легкомысленная жена Ивана Николаевича Дурново, нового министра внутренних дел, на благотворительном базаре в Эрмитаже остановила Егора Павловича и, прикрываясь веером, сказала:

— Имейте в виду, над Вернадским установлен полицейский надзор…

Егор Павлович молча поклонился и вскоре покинул базар, но прошло еще несколько лет до того, как в этом убедился и сам Вернадский.