— О духе? Вот еще! — фыркнул Паркер. — Ты, кажется, вздумал потчевать нас сказками, Джош. В духов и призраков верят одни дураки, ну а историю об этом каньоне все мы помним не хуже тебя: белый охотник, обознавшись, нечаянно подстрелил своего приятеля-индейца. Ничего тут нет таинственного, странно только, почему никто не знает имени того охотника или каких-нибудь иных подробностей этой истории.
— Я знаю все подробности, знаю — ты слышишь, Сэм! — Холи провел рукой по лицу, словно пытаясь отогнать от себя тяжелые воспоминания. — Знаю, хотя, видит Бог, предпочел бы забыть их навсегда…
— Вот как? — удивился Паркер. — Стало быть, ты встречался с этим бедолагой, и он рассказал тебе о своей «ошибке»?
— Ох, если бы все было так, как ты говоришь! — Холи шагнул к большому гладкому валуну и, тяжело опустившись на него, продолжил:
— Я сам сделал тот проклятый выстрел, сделал его с этого самого камня, на котором сейчас сижу. Тогда, тридцать лет назад, я не жаловался на зрение, но как же подвели меня глаза в тот злосчастный день!
У меня был друг — настоящий, верный, преданный друг. Он принадлежал к племени апачей, и звали его Тхлиш-Липа, Гремучая Змея. Как-то раз я спас ему жизнь, и он обещал показать мне место, где есть золото, много золота. Я подобрал четверых надежных парней — работать вдвоем было бы слишком опасно. Наш прииск находился на земле команчей, и требовалось соблюдать предельную осторожность. Мы — пятеро белых — решили обойтись без лошадей, но Тхлиш-Липа не захотел расставаться со своим мустангом. В общем, он провел нас сюда, в верховья каньона. Сейчас здесь осталось лишь несколько кактусов, а в то время их было гораздо больше, целый лес; там мы построили маленькую хижину. Работали мы внизу, у ручья, на дне которого скрывалась золотая россыпь. Попадались нам и крупные самородки.
Индеец сказал правду — золота хватило на всех. Уже самая первая пробная промывка превзошла наши ожидания. Мы решили чередоваться в таком порядке, чтобы каждый день четыре человека мыли золото, один готовил еду и еще один охотился, добывая на всех свежее мясо. Охота в этих краях была рискованным занятием. Вождь команчей, Большой Бизон, частенько наведывался сюда; он славился своей жестокостью, а также умением оказываться именно в том месте, где его никак не ждали. И потому мы ни днем, ни ночью не расставались с оружием, будь то в хижине или на берегу ручья.
Прошло три недели. Мы работали как одержимые, и кожаные мешочки с золотым песком становились все тяжелей. В день, когда случилась беда, я с тремя другими парнями промывал песок в каньоне; мой друг — апач был в хижине, а наш шестой компаньон, Длинный Уинтерс, отправился на охоту.
Солнце пекло немилосердно, и Тхлиш-Липа решил немного вздремнуть. Он снял свою новую, расшитую узорами замшевую куртку, а чтобы не докучали слепни, натерся медвежьим жиром, как это делают все индейцы. Вдруг сзади раздался шорох. Он обернулся и увидел воина в боевой раскраске, который уже занес над ним приклад своего ружья. Увернуться Тхлиш-Липа не успел, но шапка из меха лисицы смягчила страшный удар команча. Оглушенный, мой друг без звука свалился на земляной пол хижины.
Ават-Кутс, Большой Бизон, огляделся по сторонам. Он быстро нашел наши мешки с золотом, и они тут же перекочевали к нему за пояс. Потом его внимание привлекла куртка убитого — как он думал — апача и злодеи облачился в нее, сбросив свою старую рубашку. Лисья шапка тоже приглянулась команчу, и он нахлобучил ее себе на голову.
Теперь можно было подумать об отступлении, и Большой Бизон тихо свистнул, подзывая коня. Осталось только оскальпировать врага. Схватив Тхлиш-Липу за волосы, он одним взмахом ножа сделал круговой надрез на коже и потянул ее вместе с волосами, сдирая кожу с темени. Придя в сознание от страшной боли, апач из последних сил попытался удержать руку мучителя. Они начали бороться, но предугадать исход поединка было нетрудно: Тхлиш-Липа, ослабевший от удара, раны и потери крови, не мог оказать серьезного сопротивления самому свирепому головорезу племени команчей. Но неожиданно где-то рядом прогремел выстрел, и пуля врезалась в стену хижины.