Верная Рука

— Они не могли этого сделать, все произошло очень быстро. А потом: у них не было возможности приблизиться к нам, потому что тогда мы убили бы их вождя. Когда он очнулся, я начал ему угрожать, сказал, что сниму с него скальп, сожгу его амулеты, а потом повешу его самого.

— Ты хотел убить его душу?

— Да.

— Самое страшное для него — сжигание амулетов. Я, правда, в это не верю, но он, как и большинство краснокожих, считает, что в этом случае душа воина гибнет.

— Интересно, что бы он предпринял, если бы в мои намерения действительно входило поступить так, как я сказал?

— Он предпочел бы сдаться в плен.

— Он один?

— Он один… Уфф, уфф! Значит, вы думали, что все его воины должны сдаться вместе с ним?

— Да, все!

— А разве вам не хватило бы его одного?

— Нет, мне нужны были они все, ты скоро поймешь почему.

— И ты всех их заполучил?

— Да.

Он опустил голову и с отчаянием в голосе сказал:

— Увы, все мои надежды погибли! Даже если бы мне и удалось отсюда бежать, я не смог бы спасти Вупа-Умуги и его воинов.

— Да, это так. Во-первых, ты не знаешь, где его искать, а во-вторых, Нале Масиуф помочь тебе ничем не сможет.

— Как вы поступили с ним и его воинами?

— Я, конечно, мог бы тебя обмануть, потому что никакой необходимости в том, чтобы я тебе это говорил, нет. Однако я не стану от тебя это утаивать. Они вернулись к своим вигвамам.

— Уфф! Так ты был настолько добр, что вернул им свободу?

— Нет, до такой степени добрым я не был. Признайся, что подобная доброта была бы самой большой глупостью, которую я мог бы совершить.

— Почему?

— Я бы взял с этих людей обещание тотчас же повернуть своих лошадей и ехать домой.

— Они бы его дали.

— Но не сдержали бы!

— Ты им не веришь?

— Я не верю ни одному команчу!

— И мне тоже?

— Пожалуй, только к тебе я могу испытывать хотя бы какое-то подобие доверия, потому что ты знаешь о добром большом Маниту и веришь, что он наказывает за неправду и предательство.

— Как же так — ты не дал им свободу, но говоришь, что они вернулись домой?

— Как пленные!

— Чьи?

— Белых драгун. Они отправились обратно и взяли команчей с собой.

— Связанных?

— Да.

— Но они их убьют!

— Нет. Их капитан дал мне слово сохранить команчам жизнь.

— Он его сдержит?

— Да, и я в этом нисколько не сомневаюсь.

— Но их, по крайней мере, ограбят!

— Ограбят? Но что ты понимаешь под этим словом? Разве не вправе победитель распоряжаться по своему усмотрению имуществом побежденного?

— Даже у христиан?

— Даже у нас, потому что вы нас вынудили поступать с вами так же, как вы поступаете с нами. Вы, как коршуны, лишаете нас не только всего имущества, но и жизни. И если мы вам дарим жизнь, то вы должны знать, что это столь великая милость, что большего вы от нас требовать просто не имеете права.

— Так, значит, белые солдаты заберут у команчей все, что у них есть?

— Не знаю, все ли, но оружие и лошадей точно.

— И как же команчи будут обходиться без лошадей и оружия?

— Это уже их забота. Вы сами выкопали топор войны; ничего подобного не произошло бы, если бы у вас не было коней и оружия. Конфискуя их у вас, мы не совершаем никакого грабежа, потому что это наша законная добыча, и одновременно мы заботимся о том, чтобы вы не были в состоянии тотчас же снова нарушить мир.

— Значит, Вупа-Умуги и его воинов вы тоже лишите лошадей и оружия?

— Вполне возможно.

— Уфф! Это плохо!

— Да, для вас это плохо, но вы ничего иного и не заслужили. Подумай о себе! Тот, кто курил с тобой трубку мира и обещал тебе не приходить в твой вигвам с оружием в руках, а потом вдруг является в него с большой шайкой, чтобы отобрать у тебя вигвам, а заодно и жизнь, заслуживает гораздо большего, чем просто лишение его мустанга и оружия. Я думаю, ты согласишься с этим.

Тяжело вздохнув, он согласился:

— Тогда ты возьмешь мое ружье и моего коня!

— Нет, вот этого я как раз и не сделаю. Ты мне симпатичен. Вот почему, несмотря на всю твою сегодняшнюю враждебность ко мне, я не перестану считать тебя своим другом. Ты сохранишь то, что имеешь. И в отношении Вупа-Умуги и его индейцев я постараюсь сделать так, чтобы с ними тоже обошлись хорошо. Но в конце концов это будет зависеть прежде всего от того, как они сами поведут себя по отношению к нам.

— А как они должны себя повести? Они воины и будут защищаться.

— Как раз это было бы крайне нежелательно. Как только с нашей стороны прольется кровь, чего мы, естественно, не хотим, они уже не смогут больше рассчитывать на дружеское к себе отношение. Я все же надеюсь, что мне удастся убедить вождя в том, что сопротивление бессмысленно. Надеюсь, что он с большим пониманием отнесется к моим аргументам, чем ты.

— Чем я? — уязвленно переспросил он.

— Да. Я хотел максимально облегчить твое пребывание в плену, взамен потребовав от тебя лишь обещания, что ты не сбежишь. Ты отказал мне в этом, потому что не понял, что твое бегство в лучшем случае будет для вас бесполезно, а скорее всего принесет прямой вред. То есть ты сам вынудил меня быть с тобой суровым.

— Я не дал обещания, потому что я еще не знал тогда того, что знаю теперь.

— Значит, ты понял, что вашим воинам никто не в силах помочь?

— Да.