Вернейские грачи

Тэд отлетел, отброшенный от машины. Чужая рука уже захлопывала дверцу. И все-таки Тэд услышал, как знакомый голос, голос, будто согретый теплом самой жизни, произнес там, в машине:

— Ты добрый мальчик, Тэд. Я это знала.

БЕЗ МАТЕРИ

— Они ушли! Ушли! Гюстав, Лолота, бабушка Видаль, вы слышите, они ушли! Выходите!

Не помня себя, забыв, что может разбудить малышей, Витамин металась по коридору, барабаня в двери Рамо и в чуланчик, где, притаясь, сидели Лолота и старуха Видаль. Витамин вдруг начало трясти. Она никак не могла сладить с губами:

— Ба-бабушка Ви-ви-видаль!..

Была глубокая ночь, но никто этого не замечал. Едва умолк шум автомобилей, навзрыд заплакала, уже никого не стесняясь, Сюзанна, а за ней и другие грачи, заглянув в разгромленную комнату Матери, дали волю слезам. Отовсюду послышались горькие всхлипывания. Лолота, выбежав из чулана, уже красная и распухшая от слез, тотчас запричитала, заголосила по-деревенски:

— Увели злые люди мою ласточку! Посадят за решетку железную… Запрут за сорок дверей, никуда не выпустят!

Сюзанна зарыдала еще громче. Слышно стало что и в спальне малышей кто-то залился плачем.

— Стоп! Довольно плакать! — Рамо, высокий, жилистый, неожиданно вырос в коридоре. Он был угрюм, темен лицом. — Лолота, как вам не стыдно? Такой момент, а вы теряетесь! И потом, слышите, малыши плачут. Надо пойти успокоить их…

Лолота, утирая слезы и бормоча что-то, побежала к малышам. За ней поплелась Сюзанна, все еще всхлипывая и жалостно поводя лопатками.

Рамо огляделся: возле него столпились грачи. Теперь он был их единственной опорой и надеждой, они не сводили с него глаз. Сам Рамо был как громом поражен, что его не забрали вместе с Марселиной. Однажды, Рамо помнит, Кюньо сказал: «Если нажим на Францию усилится, наши власти пойдут на крутые меры. Конечно, в первую голову, захотят расправиться с „несогласными“. И уж тогда и тебе, Марселина, и тебе, Гюстав, не уцелеть…» Ведь он, Рамо, был бойцом в Испании, был другом Берто. У него в каморке, так же как и у Марселины, все было перевернуто: книги валялись на полу, из ящиков вываливались карандаши, бритвенные кисточки, рубашки.

Рамо стоял на пороге комнаты Марселины, озираясь и все-таки ничего не видя перед собой. Когда-то давно, в годы войны, его судьба сплелась с судьбой Марселины, и с тех пор он не мыслил своей жизни без нее. Он переступил порог и машинально подобрал с полу какой-то лоскуток. Шитье. Белая блузка. Блузка Марселины. Он укололся о невынутую иголку и только тогда немного опомнился.

— Кто из вас видел Мать? Сказала она что-нибудь перед уходом, или ей не позволили? — обратился он к грачам и в тот же миг представил себе хрупкую женскую фигуру, окруженную полицейскими. Марселина — в тюрьме, а он — на свободе! По его темному лицу прошла судорога.

Кто-то тронул его за руку.

— Мы все ее видели, и она всем просила передать привет, — Витамин боязливо заглянула в лицо Рамо. — Ей не давали говорить, но она все-таки сказала. Она сказала, чтоб мы продолжали без нее делать все, как при ней. Она сказала это вот так. — Витамин постаралась в точности повторить интонацию Матери. — Потом она спросила меня, поняла ли я ее… Она спроси… Она… Она…

И вдруг Витамин — чуткая, храбрая, верная Витамин — не выдержала и припала к груди Рамо.

— Ее… там… будут… мучить… — сквозь рыдания выговорила она.

Рамо прижал ее к себе, начал нежно-нежно гладить острые прыгающие плечики.

— Нет, они не посмеют! Народ им не позволит. Не плачь, Витамин. Вспомни, Мать учила всех вас твердости.

Витамин ткнулась головой в куртку Рамо.

— О-о, даже белье, детское бельишко и то им понадобилось повытряхивать с полок. А оно только-только стиранное.

Старуха Видаль, косматая, сердитая и при этом расстроенная донельзя, на минуту выглянула из чулана и опять спряталась, чтобы кряхтя собрать с пола рубашонки и штанишки грачей.

— Мать еще что-то сказала перед уходом Ксавье, только я не слыхала что, — шепнула Витамин, чуть повертывая лицо: она так стыдилась своих слез!

Тореадор отыскал глазами Ксавье. Мальчик все еще стоял на том же месте у лестницы. Голова его была опущена.

— Ксавье, что тебе сказала Мать перед уходом? — спросил Рамо. — Только постарайся вспомнить точно. Это может быть важно для всех, — добавил он.

Ксавье пошевелился, но не поднял головы, не подошел к Рамо.

— Мать сказала… Мать сказала, чтоб я попросил Витамин починить и выстирать мою рубашку… — выговорил он с трудом.

И вдруг эти простые, будничные слова как будто сразу сняли тяжесть со всех сердец. Все вдруг заулыбались удивленно и умиленно. Вот ведь какая Мать! В такую минуту обратить внимание на рубашку мальчика, позаботиться даже о такой мелочи! Ах, какая Мать! Ничего не боится, думает только о других!

А в это умиленное, восторженное настроение уже врывался невыносимым, режущим звуком чужой требовательный голос. Хомер, красный, накаленный вылез из своей «резиденции» и наступал на Тореадора. За ним кучкой теснились его питомцы. У одних был расстроенный, угнетенный вид, другие поглядывали с откровенным любопытством: «Ну-ка, что еще здесь произойдет?»