Вернись и полюби меня (ЛП)

Она махнула палочкой в сторону кровати на другом конце комнаты – так далеко от Снейпа, как только возможно – и невербальным заклинанием заставила свернуться лежащие на ней одеяла. На память мадам Помфри не жаловалась.

Ремус улыбнулся – так, словно в лазарете не было никакого Снейпа, никто не вслушивался в каждое слово, и рука Сириуса под пальцами не казалась железной.

- Как я соскучился по вашим нотациям. Когда их читает кто-то еще – это совсем не то.

Он ущипнул Бродягу за руку сквозь плотную мантию. В ответ тот подтолкнул Ремуса в сторону кровати, но смотрел при этом только на Снейпа; не отвел взгляд даже тогда, когда Ремус затащил его за заглушающие занавески – мадам Помфри как раз их задергивала.

- Что здесь делает Сопливус? - спросил Сириус отрывисто, как только она с этим покончила.

- Может, стоит спросить у самого мистера Снейпа? - мадам Помфри приподняла брови и, осторожно придерживая Ремуса за плечо, помогла улечься на постель – под спиной у него возникла воздушная подушка, которая развеялась, когда он опустился на матрас.

Сириус не ответил – только уставился на медсестру все с тем же хищным прищуром.

- Не хотите? - сказала она. - Тогда, возможно, это вас не касается – всего лишь профессиональное мнение, ничего личного, - и взмахнула над Ремусом волшебной палочкой, выписывая затейливую сеть восьмерок.

В воздухе замерцали линии, по которым можно было отслеживать его жизненные показатели. Он уставился на них с вежливым безразличием и пытался представить, с чем бы таким эту картину сравнить, но в голову лезла только инвентарная опись болячек.

- Милостивая Ровена… - мадам Помфри нахмурилась. - Мистер Люпин, что вы вчера с собой сотворили?

- Ничего такого, - слабым голосом сказал он. - Иногда оно просто… тяжело проходит.

- Да, - немного помолчав, согласилась она. Потрогала его лоб, словно проверяла температуру, хотя диагностические заклинания показали бы, будь у него жар. Ремус на секундочку закрыл глаза, мечтая, чтобы на месте школьной медсестры оказалась его мать. Но магглов в Хогвартс не пускали – они плохо переносили разлитую в воздухе магию. И только раз, когда Ремус учился на втором курсе, и очередное полнолуние прошло особенно тяжело, Дамблдор разрешил ей прийти, нарушив этот запрет впервые за все время своего директорства. Мать пришлось уводить силой – у нее пошла кровь из ушей; тогда она дала Дамблдору пощечину и твердо заявила, что никто не смеет разлучать ее с сыном. Жуткое воспоминание, даже несмотря на то, что для Ремуса все его превращения сливались в одно – нескончаемая вереница, которая тянулась, сколько он себя помнил.

- Отдохните как следует, - мадам Помфри ловко и заботливо подоткнула ему одеяло. - Не лучшее начало для нового года, но после ужина и крепкого сна вы пойдете на поправку. Мистер Блэк – вы останетесь с мистером Люпином, - добавила она; Ремус – он так и не открыл глаза – невольно представил себе волшебную палочку, сурово указующую на Сириуса. - Только не шумите – иначе мигом отсюда вылетите.

- Если Сопливус не сунет сюда свой лоснящийся шнобель, - произнес Сириус. - Не то я за себя не ручаюсь.

Мадам Помфри не удостоила его ответом и вместо того сказала:

- Ремус, дорогой мой, это для вас, - и махнула в сторону подноса, заставленного разноцветными зельями, когда Ремус разлепил глаза. А затем она ушла – скрылась за звуконепроницаемой занавеской; экран был таким мощным, что ее присутствия больше не выдавал ни единый звук.

В зельеварении Ремус ничего не смыслил – не смог даже получить на экзамене “выше ожидаемого”, чтобы взять этот предмет на старших курсах, но эти зелья он знал, пожалуй, даже лучше, чем Слагхорн. То кобальтово-синее, что словно мерцало изнутри – это болеутоляющее. Вон то, ярко-коричневое – мышечный релаксант. А это, опалесцирующее и сероватое – мощное снотворное; его магия заключалась только в том, что оно позволяло крепко уснуть и проспать ровно десять часов. Но сон исцелял уже сам по себе, и после каждого полнолуния Ремусу хотелось только одного – спать.

Сириус не предлагал ему выпить лекарства – просто по очереди изучал флакончики, склонившись над Ремусом, чтобы дотянуться до зелий. С ними любая пища на вкус становилась как корни травы, сдобренные крылышками насекомых, поэтому Ремус всегда принимал их после еды, даже анальгетик. Сириус это помнил.

- Ну как? - спросил Ремус, когда Бродяга поставил снотворное на место, звякнув стеклом. - Углядел там что-нибудь ценное?

- Тебе виднее – ты в них лучше меня разбираешься. И не потому, что пьешь их каждый месяц, - уточнил он. - Не знаю, отчего у тебя такие проблемы с зельеварением – ты же по одному блеску можешь сказать, какой силы болеутоляющее, - во взгляде Сириуса мелькнула досадливая симпатия. Так было всегда, когда Ремус начинал приставать к нему с нравоучениями – из-за сигарет ли, из-за несделанного ли домашнего задания или из-за тех первокурсников, что заняли лучшие кресла у камина, когда Ремус хотел позаниматься, и за это Сириус наложил на них заклятье, от которого пальцы приклеивались к носу.