Вернон Господи Литтл. Комедия XXI века в присутствии смерти

Центр «Новая жизнь» есть не что иное, как наша старенькая церковь. Сегодня газон и парковку превратили в ярмарочный базар, глобальная большая стирка, и все бельишко вывесили сушиться кое-как, на ветру и ярком солнце. Флаги, которые мы тысячу лет тому назад рисовали в воскресной школе, переделали, повсюду заменив слово «Иисус»[12] на слово «Господь». Я помогаю пастору выгрузить всю эту чухню из машины и перенести на прилавок для торговли выпечкой, после чего – опаньки – мне приходится напялить идиотскую мантию, в каких ходят мальчики-хористы. Вернон Гуччи Литтл, в вышедших из моды «Джордан Нью Джекс» и дурковатой церковной мантии. Через десять минут у меня за спиной с грохотом проносится утренний товарняк, отчаянно сигналя на ходу. В обычное время от него и одного-то гудка не дождешься, если ты, скажем, не стоишь у всех на виду в этой ёбаной мантии.

Вы представить себе не можете, насколько туго моя голова набита планами насчет сделать отсюда ноги. Самый облом, конечно, в том, что Пам меня идентифицировала прямо на автовокзале, так что теперь они будут делать на меня стойку просто на раз. Да и вообще, они уже наверняка установили под прилавком охуенную такую красную кнопку, «В Случае Если Появится Вернон» или еще что-нибудь в этом духе. И подсоединили провод напрямую к заднице Вейн Гури. Или к залупе доктора Дуррикса. А в итоге мне придется каким-то диким образом добираться до границы штата. Поймать, к примеру, фуру, идущую из Суринама, или найти водилу, который не смотрит новости, такого, знаете, слепо-глухо-немого водилу. Если послушать Пам, их таких вокруг до черта.

Солнце забирается на самую верхотуру, начинает припекать, и на ярмарке объявляется кое-какой народец. Сразу видно, что пипл приложил все усилия, чтобы не выглядеть уныло и безрадостно. Но в последнюю неделю весь город выглядит уныло и безрадостно, несмотря ни на какие радостные кексы. И, надо вам сказать, покупают тоже не то чтобы в драку. А от радостных кексов вообще стараются держаться подальше. Или, скорее, даже не от них, а от меня. Мистер Лечуга, так тот даже развернул свой лоток так, чтобы стоять ко мне спиной; он торгует лотерейными билетиками возле палатки с призами. Через некоторое время прибывает Лалли и с ним моя старушка мама. Их еще не видно, но зато слышно, что где-то неподалеку играет матушкин диск Берта Бахараха. Сквозь общее подавленное настроение он пробивается как ёбаный гвоздь сквозь подметку. Вот бля буду, никто кроме нее никогда в жизни не купил бы этот диск, уж такие там радостные ебанатики на подголосках, «Мне в жизни есть о чем мечтать», и все так, знаете, хуюба-дуба, лап-ти-дубай, в общем, как раз в ее вкусе. Типичная лживая музыкальная поебень, на которой все они выросли в те времена, когда в каждой мелодии непременно должна была звучать труба, а звучала она так, как будто играли на ней через жопу.

– Ой, привет, Бобби, привет, Маргарет!

Моя старушка выбирается из свежевзятой напрокат тачки Лалли, в клетчатом топике, из-под которого валиком висит изрядный кусок живота. У меня такое впечатление, что для нее весь траур уже закончился. А еще на ней ярко-красные солнцезащитные очки. Единственное, чего ей не хватает для полноты картины, так это ёбаного пуделя под мышкой. Царивший в последнее время у нее в жопе вакуум, который всасывал весь перманент поближе к черепу, теперь заполнен, и перманент кустится буйно и фривольно. Лалли подгребает к моему лотку и тычет пальцем в кекс.

– Отдашь на реализацию?

– По четыре пятьдесят, – говорю я.

– Да на этих твоих кексах даже улыбки какие-то кособокие… Ладно тебе, Верн, накинь по баксу на штуку – это ведь не дело всей твоей жизни, верно?

«Твоими, сука, молитвами», – хочется ответить мне, но я молчу.

Впрочем, судя по тем кинжалам, которые стрельнули у него из глаз, мой ответ он понял без слов. Засим он разворачивается и идет прочь.

– Мантия у тебя – просто класс, – фыркает он через плечо.

Матушка повисает у него на руке.

– Ты иди вперед, Лалито, встретимся на центральной площадке.

Она как бы невзначай пробегает глазами по толпе, потом украдкой, этаким шпионским манером кидается ко мне.

– Вернон, с тобой все в порядке?

Предсказуема до крайности. И я невольно ощущаю прилив теплого родного чувства.

– Более или менее, – отвечаю я. В наших краях именно так и отвечают, когда хотят сказать «нет».

Она поправляет мне воротничок.

– Ну, тебе виднее. Я просто очень за тебя беспокоюсь.

А так у нас изъясняются, когда на языке вертится: «Ёб твою мать».

– Хоть бы ты работу какую-нибудь себе нашел, – говорит она. – Денег бы немного заработал, и снова у нас все было бы в полном порядке. Я в этом уверена.

Она сжимает мне руку.

– Мам, при том, что Эулалио живет в нашем доме? Я тебя умоляю…

– А что, разве после всего, что случилось, я не имею права хоть на капельку счастья? Хоть на самую малость? Ты же сам мне всегда говорил, будь независимой – ну, вот я и решила самоутвердиться, заявить о своей женской индивидуальности.

– После того, что он мне устроил?