Верность

…Здесь под аркой вечером она увидела, как Красновский целуется с рыжей дурой из своего класса. Перед «рыжей» стелились все мальчишки школы. А та смеялась над ними, сама выбирала, с кем целоваться. В спортивном городке школы обычно собиралась их с Сережкой компания. Бренчали на гитаре, сосали по кругу пиво из двухлитровых бутылок. В тот день ветрило. Никто не пришел. Только Ксения и эти двое: она боялась шелохнуться на скамеечке за морщавым тополем.

Тогда она и бросила Сергею в почтовый ящик в запечатанном конверте Ахматовское стихотворение «…Будь же проклят! Ни стоном, ни взглядом Окаянной души не коснусь, Но клянусь тебе ангельским садом, Чудотворной иконой клянусь. И ночей наших пламенных чадом, — Я к тебе никогда не вернусь».

Ночей никаких не было. Сергей никогда даже не целовал Ксению, как рыжую.

Он постучал в двери той же ночью. Старался шутить, и его глаза были похожи на глаза осторожного кота:

— Ксюха, ты ревнуешь? Влюбилась, что ли?

— А мне можно только диктанты диктовать! — Ее зрачки блестели вызовом в полумраке прихожей, — дальше она его не впустила! — и обидой дрожал голос.

— Целуют, еще не значит, любят. Иногда не целуют, потому что любят, — сказал он и ушел.

— Ксюха, — раздался от туалета виноватый полушепот отца, — его там застал разговор, и он трусил выйти, — заканчивайте вашу ромашку. Час ночи!

— Подслушивать — гадко! — Она кинулась в комнату и там разрыдалась от души.

С Борей было иначе.

Они встретились второй раз на какой–то скучной вечеринке у общей знакомой. Ксения едва вошла, а Борис уже кланялся ей с улыбкой привета из–за спин гостей: «Здравствуйте, соседка!» Хозяйка квартиры, девушка с усталыми глазами и машинальной улыбкой, как и Ксения, заканчивала иняз. Боря бывший одноклассник ее старшей сестры Лены: они, кажется, пришли вместе. Пьяный гость сунул в руки Ксении тарелку и раздавил в ней сигаретный окурок в губной помаде. Девушка отдала «угощение» парню, мастачившему из бумажных салфеток лошадок.

На Хмельницком была белая рубашка и галстук. Он, сидя на подлокотнике кресла у кого–то над головой, потягивал коктейль через трубочку.

— Все русские специалисты по английскому языку, кого я встречал, — вальяжно вел он с хозяйкой заскорузлый спор (ее участие в «споре» ограничивалось вежливым молчанием), — поразительно глухи к родному языку. Глухи до тупости! Возможно, мне не везло на этих специалистов. У них отсутствовало «воображение слова», а было лишь машинальное воспроизведение идиом. Как заготовки на карточках: вынимаешь нужную фонему в нужное время. И уже изучаешь не сам язык, а методы обучения способам обучения разным методам запоминания устойчивых выражений. — Он засмеялся над собственным, как ему показалось, удачным каламбуром. — Как–то на курсах английского языка для домашнего задания я диктовал сочинение на русском, а знакомая с лету переводила на английский. Погоди, говорит. И бац! — готовый блок. Бац! — другой. Удивительно, но в группе даже преподаватели аплодировали этой стряпне, как литературному перлу…

— А вы литератор и, наверное, гений? — из корпоративной солидарности съязвила Ксения.

— Боже упаси! Гений — это несхожесть. А я — увы! — он пожал плечами и по–пингвиньи хлопнул себя по бедру и развел свободную прямую руку. — К тому же в мире много более полезных вещей…

— Чем что?

— Вы одеты не в стихи Некрасова. И, надеюсь, питаетесь не сочинениями Дюма.

— Да, но ведь литература, искусство и все виды творчества отличают нас от животных.

— Изобретение телевизора, самолета, холодильника тоже творчество. Но люди не помнят имен тех, кто облегчил их жизнь. Зато помнят «Кому на Руси жить хорошо!»

— Судя по вашему сытому разговору, вам жить хорошо!

— А сытость у вас не в почете? — Хмельницкий улыбнулся.

Ксения пожала плечами. Собеседник был явно не их нищего «филологического» круга и вел себя немного свысока. Вальяжные манеры «заочного соседа» раздражили девушку: прежде она слыхивала от Хмельницкого старшего подробности о скудной жизни его бывшей семьи и терпеть не могла «из грязи в князи»…

— Перемена жизни к лучшему, сытость, праздность развивают в русском человеке самомнение, самое наглое, писал классик. Он, увы, не изобретал холодильники, поэтому вы можете пренебречь его мнением.

— Перемена к лучшему та же удача. А удача приходит к тому, кто ей не мешает. А вы колючка! — сказал Борис. — Понимаю, мой отец был словоохотлив.

Девушка покраснела и насторожилась: собеседник был проницателен.

Потом они танцевали. Ксении мерещилось, что одеколон и пот от сорочки Бориса боролись за преобладание. (Ей всегда казалось, что мужчины в галстуках мучаются от духоты и потеют.) Одеколон побеждал и медленно вытеснял антипатию к парню.

— Вы хорошо танцуете, — проговорил он. — А еще у вас красивые руки.

В ее довольно больших, с крупными костяшками, руках действительно таилось очарование. Но ей стало неприятно, что именно он заметил это.

— Ваши банальные комплименты могут не понравиться вашей девушке.