Верность

В комнате Ксения вежливо усадила офицера на диван, сама выбрала стул. Военный опустился на край, словно стеснялся занимать больше пространства, и облокотился о колени.

— Я вас сразу узнал, — проговорил офицер сипло. — Простите, сквозняки, простыл. Как в отпуск, всегда… — На полуслове он достал из внутреннего кармана бумажник, из бумажника — фотоснимок, и подал Ксении. На снимке была она еще на первом курсе. Ее кто–то окликнул, и она обернулась. Эта фотография нравилась Сереже.

— И вот это. — Офицер протянул три поздравительные открытки и два потрепанных конверта: письма Ксении.

Она поблагодарила и тихо спросила:

— Как это было?

Капитан зыркнул исподлобья.

— Не бойтесь, я не упаду в обморок.

— Я уже рассказывал отцу Сережи… — Неохотно проговорил капитан. Неоднократно повторенный рассказ превращался в быль и жил самостоятельно, а его друг…

Вспоминая, военный то и дело спотыкался о профессионализмы. Ксения многое не понимала. Она видела оружие лишь по телевизору. Мирные черноморские горы с веселыми отпускниками высились далеко в детстве, в стороне от мифических склонов из кинохроники о бородатых басмачах. Колонна, обстрел. Ксения живо представила лишь, как вспыхнула головная цистерна, потому что видела такой фильм с Куравлевым. Только там Пашка Пирамидон отогнал пустой бензовоз и сломал ногу. А здесь погиб водитель машины, Сережка его заменил и не успел спрыгнуть…

— А зачем он отогнал машину? — осторожно спросила девушка.

— Иначе нас бы там всех положили. Проход узкий, наливник не спихнуть…

— Больше некому было?

— Серега был ближе всех.

— А вы?

— Я замыкал колонну. Не было времени рассуждать.

— А вы? Что вы там все делали на этой дороге? Что вам было там надо?

Офицер тяжело вздохнул. Он смотрел за плечо девушки.

— Не знаю. Только, если б не Сережа, мы бы не разговаривали.

— Лучше бы не разговаривали! Простите! — Ксения уткнулась подбородком в грудь. — Отсюда все это ужасно. Непонятно. — Она вскинула голову. — Но зачем, зачем он туда поехал? Зачем туда вообще надо ехать? Ведь он был такой… такой честный, он так любил людей. Неужели нельзя никого не убивать. В чем смысл вашей войны? В каждой жизни и смерти должен быть смысл. Какой смысл в его смерти?

Рыжий покосился на девушку: не в себе, что ли? И снова посмотрел за ее плечо.

— Серега был настоящим офицером, выполнял приказ, берег своих и его любили. Правда, — рыжий хмыкнул, — любил порассуждать. Говорил: если бы наших предков подмяли, тогда бы нам нечего было жабры раздувать. А теперь надо защищать то, что создавали другие. Вот и все. А отсюда, возможно, виднее! — Офицер покривил губы.

Тут Ксению обдало жаром. Она вспомнила: за ее спиной в прозрачном целлофановом чехле висело свадебное платье. Девушка покраснела и потупилась, так, словно сидела в этом платье и рыжий обо всем догадался. В словах офицера теперь ей чудилась ирония и укор.

— Из последнего отпуска он вернулся… странный. Говорил, в части ему спокойнее, чем дома. Здесь он рассчитывает на себя и на тех, кто рядом. А дома все чужое. Так бывает после отпуска. С таким настроением лучше на рожон не лезть. — Рыжий помолчал. — Он вас любил.

Девушка прижала подбородок к кулакам и сказала сдавленным голосом:

— Там это важно?

— Наверное. У меня только мама. Думаешь, прежде чем без нужды башку подставлять.

Когда офицер ушел, Ксения все пыталась представить последний миг Сережки, взрыв, пламя. Потом снова ходила к Красновским. К гробу уже положили букет. У изголовья из черной рамки улыбался Сережка в парадном мундире. На красных подушечках лежали два ордена и медали. На снимке Сережка казался Ксении значительным и мужественным. А в уголках его глаз затаенная грусть, словно он спрашивал ее: как ты без меня?

«Дрянь! Дрянь! Из–за меня…» Но где–то среди неразберихи чувств чугунела странная мысль: смерть на этой войне нелепа, как гибель под троллейбусом, несчастный случай. Она, домашние, те, кто управляют ими, все они совершили чудовищную ошибку, за которую поплатился лишь Сережка. А других это война не касается. Сережка талантливый, хороший, любимый — убит! Ребенок — это лучшее, что Сергей успел за короткую жизнь. И кто Ксения, чтобы самовластно отнять у их малыша память об отце!

Ксения очнулась на пустынной сырой улице у подъезда — лицо было мокрым то ли от липкой измороси, то ли от слез — и повернула домой.

На кухне Борис ел борщ, и, закатав рукава, с занесенной ложкой, — Ксения увидела жениха через отражение в зеркале — в хорошем настроении умничал:

— Нет, нет, Сан Николаич, люди создали цивилизацию от скуки и от лени. Им надоело в пещере рассуждать о вечном и неразрешимом, и они придумали бога, карты и казино. Надоело гоняться за мамонтами пешкодралом и они оседлали лошадей и изобрели двигатель внутреннего сгорания…

Мать мыла посуду. Отец гремел бутылками на балконе.

— Ленчик приедет к половине завязывать ленты на машинах. Остальные — сразу в загс, чтобы не мелькать перед Красновскими! — с набитым ртом ответил Борис на реплику тестя. Он промокнул салфеткой подбородок, блестевший от жира.

— А как же коньячный спирт? — вяло пробасил отец.