Верность

Чтоб подтянуть русский, Ксения диктовала Сергею. Размеренно ходила по комнате и, покачивая раскрытой книгой в ритм ударений в словах, смотрела на затылок ученика. Сергей старательно ковырял ручкой в тетради.

Как–то за диктантом он разогнул спину, потянулся и сказал:

— Муть–то, какая!

— Что муть?

— Литература твоя! Скукотища!

— Вот, дурак! Это ведь не анекдот, а художественный слепок нашей жизни. На века.

— В жизни так не говорят, не думают и не делают. В твоих книгах никто не пукает, не ссыт, не матерится…

— Вот, дурак! — Ксения захихикала. — Зачем описывать гадости? Художественным языком пишут о плохом или о хорошем.

— Да? А, что художественным языком напишут о нас?

Ксюша подумала и процитировала стихотворение Ахматовой:

— Все расхищено, предано, продано, черной смерти мелькало крыло… Это написано семьдесят лет назад. Разве сейчас не так?

Сергей насупился. Ксения на диване положила на колени книгу и сунула между страниц большой палец вместо закладки.

— И ты понимаешь эти стихи? — осторожно спросил Красновский.

— А что такого? Знаешь, во сколько лет Ахматова и Цветаева начали писать стихи? Думаешь, в двенадцать я совсем дура? Взрослые не знают, что им делать, потому что им врали. А мы врать не будем!

Сергей склонился над тетрадью. И вдруг проговорил:

— Я тут про Христа читал. Там написано, что религия наполняет смыслом даже пустые дни. Наши родители хотя бы пионерские галстуки носили. А у нас ни галстуков, ни наполненных дней.

— Давай сходим в церковь, — сказала Ксюша, понизив голос. — Блок и дочь великого химика Менделеева, его будущая жена, влюбились друг в друга в Исаакиевском соборе…

И покраснела. Сергей хмыкнул.

— Там скучно, попы и дымом воняет. Дышать нечем.

— Это ладаном пахнет. Бабушка говорит, если задыхаешься, значит грехов много. Потом станет легко. Если свечка трещит, это тоже плохо…

— Ксюха, ты смерти боишься?

— Не знаю. — Ксюша пожала плечами. — Говорят, душа бессмертна.

— Если она бессмертна, значит, она была всегда?

— Наверное.

— Тогда почему мы ничего не помним, что было до нашего рождения? А если мы не помним, что было раньше, вдруг мы забудем все, что сейчас.

— А ты помнишь, что было с тобой ровно пять лет назад, в такой же день? Так почему ты должен помнить то, что было с твоей душой до рождения? Может, мы запомним другое.

— Зачем мне другое, если я забуду тебя, этот день? В той книжке много непонятного. Там Христос воскрес и обещал воскресить всех, кто в него верит. Помнишь, кошку вешали. А, если и тот козел, который вешал, верит, воскреснет, и снова будет вешать кошку?

— Сережка, ты такие страсти говоришь! Если честно, я так плакала, когда поняла, что когда–нибудь меня не будет. Не буду видеть, слышать, думать! Даже в груди заломило.

— Ничего–то мы с тобой, Ксюха, не знаем! — Сергей вздохнул.

— Но ведь мы думаем об этом!

— До нас тоже думали, а толку! Ладно, диктуй!

Они сходили в церковь тем же летом. Цвела липа, и в парке по зеленоватому пруду со свежеокрашенным причалом плавали водные велосипеды. А какой–то пожилой мужчина, ссутулившись, курил на дощатом помосте и, облокотившись о перила, лениво стучал себя прутиком по брючине. Он сплюнул в воду и виновато улыбнулся детям.

— Видела его глаза? — спросил тогда Сергей. — Не хотел бы я так курить через полвека.

Бабушка Саша приехала к Каретниковым, и попросила Ксюшу и Сережу встретить ее на вокзале. Они вышли из автобуса в центре города, хотя жили на окраине. Когда дети, наконец, поняли, куда бабушка их ведет, они притихли.

— С чего это она? — прошептал Сергей.

— Я ей рассказала про наш разговор…

— Это ж давно было! Ничего себе, у нее память!

— Бабушка все помнит и все замечает. Особенно, что касается меня.

В спокойной улыбке Александры Даниловны, в ее фамильной прямоты осанке было что–то торжественное. Как торжественна была беленькая церквушка с позолоченным крестиком и облупившимся голубым куполом в кущах серебристых тополей и на той стороне пруда.

— Если что–то не понятно, спрашивайте, — сказала бабушка Саша.

У ворот мордатая цыганка с золотым зубом и в старой шали просила милостыню. Бабушка подала попрошайке монетку, вынула из сумочки на локте и повязала внучке косынку. Ксения и Сергей церемонно перекрестились, вслед за бабушкой.

— Это православный храм, деточки! Надо креститься справа налево, — подсказала цыганка.

Ксения покраснела, и благодарно кивнула. Сергей смущенно буркнул что–то.

Ксения не помнила в подробностях тот первый их с Сережкой поход. Она не знала обряд и не могла сказать, начиналась служба, или закончилась. Горбатенькая черная монашенка, кажется, собирала огарки и зажигала сложенные на подсвечник свечи. Пожилой, косматый батюшка в валенках со срезанными голенищами, видными под рясой при ходьбе, бубнил непонятные детям заклинания полудюжине прихожан, а потом окуривал углы кадилом. На черных, старых образах в столетних окладах мерцали отсветы лампад.

— Непонятно, а все равно хорошо, правда? — прошептала Ксения Сергею. — Вдвоем здесь совсем по–другому, чем, когда одна.

Вдруг он зашептал ей: