Верность

В таких условиях особенно остро чувствовался разрыв с личным составом корабля, который относился к нему враждебно, кроме, пожалуй, старшего офицера.

Но раз, в теплый вечер, стена отчуждения между ним и экипажем непостижимым образом дала трещину. Услышанные им матросские песни захватили всё его существо. Он снова переживал молодость, когда вот так же на баке или на пирушке во Владивостоке пел приятным баритоном. На «Адмирале Завойко» любил лирические, хватающие за душу песни. Полговскому передавалось настроение певцов, он в эти недолгие минуты жил вместе с ними и своего отчуждения не чувствовал.

Но однажды зазвучали военные революционные песни. Их разучивали по предложению командира.

Мелодия и слова этих оглушающих, громких песен через запертую дверь рвались в каюту Полговского, заставляли настораживаться.

Раз поздно вечером, растревоженный песнями, он к тому же услышал разговор, от которого побежали по спине мурашки. За тонкой перегородкой каюты говорил страж Попов:

– Товарищ штурман, штрели дохтура. Ну што тебе штоит? Вшё равно ему конец.

– Да ты чего? С ума спятил? Не понимаешь, что говоришь? Только попробуй, тебя самого за это расстреляют.

– Меня раштреляют. А тебя нет. Щтрели, ошинь прошу. Ижмушился его шторожить. Комишар говорит, головой отвешаю. Днем и ношью не шплю…

Дальше Попов стал говорить шепотом, я Полговской ничего разобрать не мог. В голове пронеслось: его застрелят в каюте, если белые ворвутся на корабль. Они тогда освободят лишь его труп. Безумие ждать этого! Надо как можно скорее отсюда вырваться, это вопрос жизни и смерти. Ведь должны же ему помочь те, из-за которых он пострадал! И Хрептович, и баронесса, и генералы. Неужели все они не в состоянии нажать на Клюсса через консульский корпус? Могут! Надо их сейчас же известить, в каком он положении.

Полговской с лихорадочной поспешностью стал сочинять письмо. Вот оно готово, уже в запечатанном конверте, написан адрес. Но кто его сдаст на почту? Так, чтобы комиссар, чтобы никто не узнал? Кто?..

Вот только разве Митя… Он ежедневно приносит чай, обед, ужин. Убирает посуду, выметает сор, меняет белье. Но разговаривать с ним нельзя: у двери всегда стоит этот страшный усач. Кроме того, Митю нужно чем-то заинтересовать. Вот чем: у Полговского не отобрали золотые часы и обручальное кольцо. Часы он решил пока что поберечь, а кольцо предложить Мите. Но без слов, только незаметным жестом…

88

Полговскому повезло: по докладу штурмана старший офицер назначил вместо Попова нового вооруженного дневального – Кичина, тоже алеута. Новый страж не был столь бдительным и не стоял в дверях, пока в каюте хозяйничал Митя.

Через пять дней спрятанное в салфетке письмо вместе с обручальным кольцом покинуло каюту Полговского, а ещё через два дня Хрептович поторопился доставить его баронессе.

Несмотря на обеденный час, Таубе только что встала. Развалившись на диване в шелковом кимоно и туфлях на босу ногу, она прочла его вслух, презрительно скривив рот:

– «Господа! Я арестован. Угрожают трибуналом во Владивостоке или Чите, хотят туда отправить… Обвиняют в государственной измене. Умоляю вас принять меры к моему скорейшему освобождению законным путем. В случае попытки освободить силой меня застрелят».

Брезгливо улыбнувшись, баронесса разорвала письмо на мелкие клочки. Почтительно сидевший на краешке стула Хрептович вскочил:

– Что вы сделали, баронесса! Ведь это документ!

– Попался ваш незадачливый эскулап и паникует. До трибунала ещё очень далеко. Когда японцы уйдут, Владивосток, подобно Шанхаю, станет международным городом и никаких трибуналов там не будет. В Читу в арестантском вагоне его никто не повезет. А он струсил, конечно, всё рассказал и всех выдал… Если бы я могла – сама бы его застрелила.

На бледных, ещё не накрашенных губах баронессы появилась жесткая складка, безобразившая её красивое лицо. Хрептович возразил:

– Почему вы так думаете, баронесса? Ничего еще не известно. Выдавать не в его интересах.

Баронесса испытующе взглянула на собеседника:

– Я не наивная девчонка, капитан второго ранга, и давно научилась узнавать людей. Содержание и тон «человеческого документа» меня не удивили. Такой он и есть, ваш Полговской. Так вот, слушайте. Я знаю, чего вы от меня хотите. Денег для освобождения вашего эскулапа я не дам. На свободе он мне не нужен. А арестованный приносит некоторую пользу.

– Простите, я не понимаю, какая же тут польза?

Таубе снисходительно улыбнулась:

– Поймите, у Клюсса на корабле уже трое арестованных, один из них даже государственный преступник. Это в известной степени связывает ему руки, и на этом можно играть.

Хрептович удивленно пожал плечами:

– Позвольте, баронесса. Как можно только и я игры бессердечно оставлять в беде своего человека, который старался для общего дела, и не его вина…

– Бросьте сентиментальности, капитан второго ранга. Вот когда несколько дней назад Клюсс выходил в море для пробы машины, я думала, что он вернется без арестованных. Но, на ваше и их счастье, он тоже сентиментален. Я бы поступила иначе.