Верность

– Конечно, Александр Иванович. Я уже около года дальше залива Петра Великого не был. От Аскольда до Фуругельма и обратно.

– Ну, сейчас пойдем значительно дальше. Но не это главное. Политическая обстановка шаткая, а наши семьи остаются здесь…

Нифонтов замялся:

– Но ведь мы, Александр Иванович, обязательно… самое… Вернемся сюда с Камчатки?

Клюсс вынул из сейфа бумагу:

– Вот, прочтите предписание.

Прочитав, Нифонтов в недоумении молчал: странное предписание. С одной стороны – японцы, с другой – коммунист Якум – начальник экспедиции.

Командир улыбнулся:

– Вот и я думаю: обстановка сложная и трудная… И что я хочу? Чтобы вы сейчас дали мне честное слово, что до возвращения во Владивосток будете настоящим старшим офицером русского корабля. Невзирая на любые политические бури.

– Я полагаю, Александр Иванович, что мне о них думать… самое… не придется. Бури – на берегу. А моё дело проводить на корабле в жизнь ваши распоряжения.

– Так слово-то даете?

– Конечно, Александр Иванович. Даю честное офицерское слово, что буду служить… самое… как требует Морской устав.

– Имейте в виду, Николай Петрович, обстановка такова, что вы не всё будете знать.

– Разумеется, Александр Иванович.

…Когда Беловеский вошел в кают-компанию, Нифонтов сидел за столом на председательском месте. На удивленный взгляд штурмана он ответил приглашением:

– Садитесь, Михаил Иванович, вот ваше место. Вы уже были у командира?

Садясь рядом с ревизором Григорьевым, Беловеский отвечал, поняв, что перед ним старший офицер:

– Утром был, Николай Петрович, на докладе. И сейчас заходил. Но он занят с каким-то штатским.

– Вы, это самое… Выражайтесь почтительнее. Какой-то штатский – начальник экспедиции. После выхода из Владивостока мы в его оперативном распоряжении.

Вошел буфетчик с подносом, уставленным посудой, и разговор замер. Беловеский осмотрелся.

Григорьев, как и Нифонтов, низенького роста, на вид лет тридцати пяти, но уже сильно поседевший. На небритом лице нездоровый румянец, глаза усталые. Очень молчалив, видимо смущается.

Слева старший инженер-механик Заварин, тоже низенький, худенький. С ним Беловеский плавал на миноносце, хорошо его знал: черной работы не боится, с подчиненными ровен, но строг. Рядом его помощники, оба крупные, атлетического сложения мужчины, – машинный механик Лукьянов, крупный, грузный, совсем старик, с искалеченными пальцами, и котельный механик Панкратьев.

Когда уже разливали суп, в кают-компанию вошел доктор Стадницкий,

– Разрешите, Николай Петрович, – поклонился он Нифонтову и, не ожидая ответа, уселся за стол.

– Опаздываете к ужину, доктор.

На лице Стадницкого нагловатая улыбка.

– В море не буду опаздывать, Николай Петрович. А тут город, пациенты.

Старший офицер насмешливо улыбнулся:

– С собой их хотите забрать?

– Зачем? Впрочем, в море их похоронить легче и дешевле, – улыбнулся доктор, – но я не об этом. Гонорар нужно получить.

Все рассмеялись, а Беловеский нахмурился. Стадницкий не понравился ему с первого взгляда: где же у него врачебная этика?

5

Поужинав, Беловеский сбежал по трапу на берег а, поднявшись по хрустящей гравием аллейке на площадку памятника Невельскому, окинул взглядом бухту.

Среди остатков ледяного покрова дремлют немногочисленные корабли военной флотилии. Жизнь на них, казалось, замерла. На палубах никакого движения. Только разноголосый перезвон склянок каждые полчаса напоминает городу, что есть ещё на Тихом океане русские военные корабли, что несут на них службу русские матросы.

В западной части Золотого Рога, наоборот, кипит работа: на всех причалах грузятся огромные океанские пароходы. Днем и ночью под лязг буферов и отчаянные свистки паровозов громыхают через город длинные товарные составы.

Под дребезжание лебедок, крики и ругань катится неиссякаемый поток грузов в разверзнутые пасти трюмов.

Разграничивая притаившуюся восточную часть бухты от шумной и хлопотливой западной, темно-серым утюгом торчит у Адмиральской пристани японский броненосец. Влажный ветер несет на город бурый, пахнущий серой дым из его толстых труб. Это бывший «Ретвизан», некогда его русская команда геройски защищала вход в осажденный Порт-Артур. При сдаче крепости сидевший на мели броненосец попал в руки врага. Горько и обидно стало недавнему гардемарину, воспитанному на морских рассказах Станюковича, с детства мечтавшему о дальних плаваниях.

Из неприступной русской крепости Владивосток превратился в перевалочную базу маньчжурских экспортеров. Надолго ли? Хотелось верить, что не навсегда.

На правом, «господском», тротуаре Светланки к вечеру всегда становилось людно. Оживлялись кафе и подвальные ресторанчики, фланировали элегантные денди неопределенных профессий, беспогонные офицеры разгромленной белой армии, торопились военные и штатские японцы, слонялись американские моряки, по-хозяйски выступали коммерсанты, мелькали крикливо одетые женщины. Коренные жители города тонули в этой толпе пришельцев.

Журчащий шум тротуарного потока вдруг покрыл хриплый бас:

– Буржуи, смир-р-на-а! Равнение на середину-у!