Верность и терпение

Рядом с операционной стояла еще одна почти столь же большая хижина, в которой размещался генерал-штаб-доктор Теофил Акст, старый приятель принца по Петербургу, служивший по медицинской части уже три десятка лет.

Кутузов был единственным генералом, раненным в этом бою, и Ангальт был уверен, что его положили в хату генерал-штаб-доктора.

Так оно и оказалось. Войдя к Аксту, они увидели главного армейского лекаря у постели, на которой лежал человек с головой так плотно забинтованной, что из-под повязки видны были только кончик носа и уши.

Акст, заметив их, сделал знак, призывающий к полной тишине.

Вдруг неподвижно лежащий человек чуть пошевелился и спросил неожиданно внятно и даже четко, хотя и слабым еще голосом:

— Кто здесь, доктор?

Акст ответил ему так же тихо:

— Принц Ангальт со своим адъютантом.

Кутузов чуть-чуть пошевелил пальцами руки, давая знать, что расслышал ответ.

Ангальт вопросительно взглянул на Акста, и тот согласно кивнул принцу: «Можно-де, говорите, но немного».

— Михаил Ларионыч, я принял команду над деташементом вашим после случившегося с вами ранения.

Кутузов снова чуть пошевелил пальцами, показывая, что и на сей раз все услышал.

— Мы одержали над бусурманами верх и отогнали их обратно в крепость.

И Кутузов вновь столь же четко произнес:

— Счастлив это слышать, ваше высочество, — И, чуть передохнув, добавил: — Примите извинения мои, что в столь неловком виде предстаю я перед вами.

Барклай как вошел, так и стоял не шелохнувшись. Увидев ворох бинтов на голове Кутузова, он подумал: «А ведь этой головой не только нынешняя победа была задумана, а все то, как и чему егерей учить, он же еще несколько лет назад досконально продумал. — И вздохнул: — А ну, как перестанет эта голова работать, как кончится и для Кутузова его большая страда?»

Ангальт, вступив в диалог с раненым, отвлек Михаила от невеселых раздумий, но когда короткий их разговор закончился, он, еще раз восхитившись Кутузовым, в душе воскликнул: «Ах, что за человек! Сколько естественности и величия, сколько сдержанности и такта в обстоятельствах столь исключительных. Все это — больше чем аристократизм, это — благородство». И сам удивился некоторой книжности и театральности пришедшей на ум сентенции.

Ангальт пожелал раненому скорого выздоровления, а Барклай только мысленно присоединился к принцу, ибо счел невозможным говорить что-либо, и вышел вместе со своим генералом и сопровождавшим их за порог Акстом.

— Очень опасно? — сразу же спросил врача Ангальт.

— Очень, — ответил доктор. — Однако надеюсь на неисповедимую сипу, охраняющую Кутузова. Я помню, что лет пятнадцать назад все мы были поражены тем, что случилось с ним тогда. Где-то, кажется в Крыму, турецкая же пуля пробила ему голову насквозь[27].

— Как — насквозь? — удивился Ангальт. Барклай тоже изумился услышанному, так как ничего подобного слышать ему не доводилось.

— Да, да, насквозь, господа, я не оговорился. Пуля, причем большая, ружейная, попала ему в левый висок и вышла из-под правого глаза. Я был знаком с доктором, лечившим Кутузова, тогда, кажется, подполковника. Почтенный эскулап рассказал мне о случае столь невероятном, что я запомнил сказанное им на всю жизнь: «Сей опасный сквозной прорыв нежнейших частей и наиважнейших по положению височных костей, глазных мышц и зрительных нервов обычно бывает смертельным в ста случаях из ста. Но здесь произошло невероятное — пуля прошла на волосок от мозга, в конце концов лишь несколько искосив один глаз».

Мой ученый собрат говорил мне, что только Провидение могло оберечь Кутузова, а оно вмешивается редко и сохраняет своих любимцев для чего-то великого. Может быть, и сейчас не обойдется без вмешательства высших сфер и наш герой снова обманет безносую.

И Акст оказался прав — уже через три месяца Кутузов вернулся в строй. Но прежде чем это случилось, под Очаковом произошло немало событий. И некоторые из них близко коснулись Барклая.

Во время боя за батарею было убито тридцать солдат и три офицера. Более ста солдат и дюжина офицеров были ранены, и половина из них не вернулись в строй. Среди этих людей был и командир второго батальона из корпуса Ангальта секунд-майор Петров.

Ангальт спросил Барклая, не согласится ли он принять второй батальон.

Барклай не раздумывал: в поле адъютантская служба отступала перед боевой, да и бумаг здесь почти не было, а если и были, то теперь уже никакого интереса для него не представляли: исчезла новизна, исчез и интерес. А главное — потерялся смысл, ибо не от бумаг теперь зависело дело.