Верность и терпение

И признались они друг другу, что много вокруг них и в них самих суетности, часто подвержены бывают они либо тщеславию, либо честолюбию. Однако, подойдя к этому хладнокровно и откровенно, признали, что без этих качеств не делается ничто — полководец выигрывает сражение, мудрец — создает Учение, и даже мать желает видеть сына своего знаменитым не без гордости за самое себя.

И великий Потемкин тоже часто оказывался и тщеславным, и честолюбивым, но потому и был велик, что нередко подавлял в себе эти качества, принося их на алтарь Бога, Царя и Отечества.

…В этот же вечер Екатерина II писала барону Мельхиору Гримму — своему самому доверенному корреспонденту, с которым состояла в переписке сорок лет: «Мой ученик, мой друг, можно сказать, мой идол, князь Потемкин-Таврический умер в Молдавии. Вы не можете представить, как я огорчена. Это был человек высокого ума, редкого разума и превосходного сердца. Цели его всегда были направлены к великому. У него был смелый ум, смелая душа, смелое сердце».

Конечно, не только Екатерина в Зимнем дворце в этот вечер думала и писала об умершем Потемкине. И не только два офицера в забытом Богом Пскове говорили о нем, наверное, сотни людей вспоминали в этот вечер Светлейшего князя Таврического — и те, кому довелось встречаться с ним, и те, кому довелось о нем слышать, и те, кто испытал на собственной судьбе его руку — либо тяжелую, либо дружескую.

И сколько было людей, столько же было и мнений. Однако почти все сходились на том, что судьба свела их с великим человеком.

И если уж царица и отставные солдаты, гвардейские офицеры и казаки, хлеборобы и плотники, матросы и адмиралы выносили покойному почти одинаковый вердикт, значит, и был он именно таким, каким оставался в их словах и их памяти.

Глава восьмая Польский поход

А потом снова запели боевые трубы, и ударили барабаны, и полки пошли в поход.

На сей раз их жертвой была Речь Посполита — злополучная страна, обреченная Богом и собственной несчастной судьбой тысячу лет отбиваться от немцев и русских, ибо оказались ее земли между двумя рвавшими ее на части ненасытными и безжалостными хищниками. Однако же так думали о Польше и ее провиденциалистской участи в Варшаве и Вильно, в Гродно и Минске. А в Петербурге и Вене, в Берлине и Кенигсберге судили о ней совершенно иначе, и даже более того — совсем наоборот.

Для русских, и пруссаков, и австрийцев Польша была средоточием вселенского мятежного духа, вызывающего вечные беспорядки, пространством, где всегда кишела какая-то непонятная, совершенно иррациональная бунташная сумятица, из-за чего оттуда летели во все стороны света снопы искр, то и дело воспламеняя в соседних восточнонемецких, восточноавстрийских и западнорусских землях мятежи, неизбывную крамолу и до поры до времени тихо прячущееся недовольство.

Русские войска вторглись в Польшу одновременно с двух сторон. С юга, с шестьюдесятью четырьмя тысячами войск шел генерал-аншеф Каховский, с севера — с тридцатью двумя тысячами — генерал-аншеф Кречетников. Их поддерживали польские аристократы — Щенсный Потоцкий, Северин Ржевский и Ксаверий Браницкий, попросившие Екатерину ввести в Польшу войска, чтобы отобрать власть у слишком вольнолюбивого шляхетского сейма, вот уже четыре года баламутившего Польшу всякими опасными и ненужными реформами. Более же всего конфедераты были недовольны тем, что сейм 3 мая 1791 года принял новую конституцию, которая лишала панов-магнатов многих привилегий и прав, усиливая власть короля Станислава Августа Понятовского.

Это событие, бывшее одним из важнейших в жизни целой страны, осталось в России почти незамеченным, — по крайней мере, как только произошло. Лишь несколько месяцев спустя в Петербурге стали осознавать, что новая конституция делает Польшу сильной, а значит, опасной для России. И стали еще более пристально присматриваться к противникам короля, олицетворявшим противодействие ему как носителю прерогатив центральной власти и отстаивавшим все то, что ослабляло страну, ввергая ее в хаос феодальной анархии.

Все в жизни проходит. События, которые казались нам судьбоносными и великими, становясь в строй других событий, обретают в нем подлинный ранжир, свое истинное место. А дальше вступает в работу время, безжалостно отнимая иллюзии, рассеивая романтические вымыслы, оставляя нас наедине с правдой и повседневными заботами.

А одной из главных забот для многих русских и многих поляков было то, что происходило в Речи Посполитой после 3 мая 1791 года. Продолжая борьбу со сторонниками Конституции, паны-магнаты съехались в Петербург и сочинили там декларацию, написав ее почти под диктовку Екатерины, а потом, заметая следы, уехали в местечко Тарговице и образовали Конфедерацию, от имени которой и призвали русскую армию в Польшу.

Это произошло 18 мая 1792 года, а приказ войскам был отдан еще загодя — в апреле. И выходило, что на сей раз русские войска выступили в поход не для того, чтобы усмирять очередной мятеж, а чтобы упредить его, ежели он вспыхнет.