Вернулся солдат с войны

Без Сироты мне стало в хате не так уютно и не так понятно, чем при нем.

Через восемнадцать суток меня подняли на тюрьму.

Медики приезжали ко мне каждое утро, делали уколы, меняли повязку, оставляли таблетки. Бок поджил и перестал гнить. Спасибо врачам и начальнику учреждения ИВС старшему лейтенанту милиции Синдяйкину. В весе я спал килограмм на десять, хотя Николай Ильич на свой риск пропустил ещё две передачи от мамы.

25. Тюрьма

Трепетное юношеское сердце боится неизвестности.

Распалённое волнением перемен воображение рисует пугающие картины грядущего. Отсутствие опыта делает краски ярче, отчего сменяющие друг друга в голове образы становятся всё ужаснее и отвратительней. Фантомные страхи множат друг друга.

Так было, когда я только ехал в армию и оказалось неправдой. Если не считать того, что мы ходили в ремнях и при погонах, учебка сильно напоминала пионерский лагерь с очень жестким распорядком дня, в котором пионерский салют отдаётся не поднятием ладони выше головы, а поднесением оной к виску. Отличий от пионерского лагеря и игры "Зарница" всего два - длится эта игра не с завтрака до обеда, после которого будут тихий час и полдник, а круглосуточно, половину года и игрушки в этой игре не макетные, а всамделишние.

Так было, когда я ехал в Афган и тоже оказалось неправдой. Мы знали, что в Афгане - война и дедовщина. Больше никаких достоверных сведений не имели. Поэтому воображение рисовало две картины. Первая: мы - подкрепление. Всех уже давно убили и вот теперь прибываем мы и нас тут же кидают в бой, и под развёрнутым красным знаменем мы, теряя убитых, берём какую-нибудь высоту и втыкаем в нее красный флаг. Вторая: я прихожу "в Афган" и меня тут же начинают бить деды. В реальности ничего близко подобного не происходило. На первый выезд, который можно без хвастовства назвать "боевым", меня взяли месяца через два после моего прибытия в полк. Бить тоже начали не прямо с КАМАЗа, а через две недели, когда я вполне освоился в полку. Били чаще всего не меня персонально, а весь наш призыв, без разбору. Правда, бывало, что били крепко, но присутствие однопризывников, проходящих ту же экзекуцию, приободряло и не позволяло рассопливиться. Знамя полка не в чехле, а в развёрнутом виде я видел всего несколько раз и никто не гнал меня в атаку на пулемёты под его шелестящей сенью.

Так было, когда я ехал на тюрьму и снова оказалось неправдой. Теперь могу предположить, что когда меня поведут на расстрел или пригласят в Кремль на вручение какой-нибудь грандиозной награды за мои выдающиеся заслуги перед страной и народом, то всё опять окажется не так страшно, как рисуется воображением тех, кого ещё ни разу не расстреливали и не награждали в Кремле.

- Сёмин. С вещами.

"Ага, я тут "вещей" семь коробов накопил", - мрачно подумал я и двинул на выход.

За дверью рядом с контролёром стоял Синдяйкин.

- Ну, давай, Андрей, - протянул он мне руку как вольному, - Держись. Не кисни.

Я ответно пожал руку старшего лейтенанта:

- Спасибо, Николай Ильич.

Подумал немного и добавил:

- Спасибо.

Если не считать медиков и Каниськиной, то начальник учреждения ИВС был единственный вольный человек, относившийся ко мне по-человечески и с сочувствием. Хотелось так же, по-человечески тепло проститься с Николаем Ильичом, поблагодарить его за медиков по утрам, за чай, за курево, за газеты, за внимательное отношение, за сочувствие моему горькому положению, за всё-всё доброе, что он сделал для меня в эти восемнадцать дней КПЗ. Но оба мы понимали, что сейчас между сержантом Советской Армии и старшим лейтенантом милиции стояла стена повыше и покрепче той, что стояла месяц назад между тем же сержантом Советской Армии и подлежащими уничтожению афганскими басмачами. Между нами стояли Понятия. По этим Понятиям сержант Советской Армии был "зык" масти "рожа автоматная", а старший лейтенант и вовсе "мусор". Негоже зыку лобызаться с мусорами. Из любой камеры отлично слышен каждый шорох в коридоре, особенно, если сесть покурить возле двери. Наш разговор слушали чуткие уши и чёрт его знает какими гнилыми верёвками эти уши привязаны к языкам и как эти языки преподнесут про меня на тюрьме то, что они сейчас слышат в коридоре КПЗ.

"Это тот, который с мусорами в засос" - не самая подходящая характеристика для начинающего зыка с клеймом "автоматная рожа".

За восемнадцать суток на КПЗ я уже привык к своей камере, обжился в ней, привык к ментам-контролёрам и перемен не желал. Перемены - страшили. Неизвестность - пугала.

Очень хотелось попросить: "оставьте меня тут до дня освобождения", но просить было некого - Синдяйкин не решал вопрос когда меня отпускать, а Балмин не решал вопрос где меня содержать. Истекли все мыслимые сроки моего пребывания в спартанских условиях КПЗ и Закон требовал моего перевода на тюрьму.