Вернулся солдат с войны

В страхах моих виделось мне, что в мрачной камере, куда меня в скором времени введёт конвой с автоматами или с карабинами с примкнутыми штыками, ждут меня злые уголовники. Все уголовники бриты наголо, под ноль, их тупые кумполы щетинятся колючими ёжиками. Уголовники сидят за столом, опершись локтями и у них вздуваются тугие бицухи - такие же мощные бицепсы, как у нашего начфиза Оладушкина. Руки и торсы уголовников синие от татуировок, что и живого места не видать. Вместо зубов вставлены рандолевые фиксы и вместо усмешки уголовники щерятся злобно-волчьим оскалом и недобро прищуриваются. Основные уголовники непременно в тельняшках, а шелупонь - в тёртых телагах с бирками на груди и черных ношеных треухах. Главным делом для уголовников - это проиграть кого-нибудь в карты. Те, что в хате, давным-давно уже проиграны по пятому кругу и тут вводят свеженького - меня. Меня они проиграли еще когда меня по коридору вели, так что как только я зайду в хату мне объявят что я "проигран" и потому они меня сейчас будут "дырявить" всей хатой. В хате накурено, хоть топор вешай и лампочка-сороковка не пробивает слои дыма над столом, за которым только что шла карточная игра "на меня". Углы и стены камеры темны как необжитая землянка и лишь по неверным контурам можно понять что там тоже шевелятся матёрые уголовники. За моей спиной захлопывается железная дверь и конвоиры широкими шагами удаляются прочь, чтобы не стать свидетелями "беспредела". Уголовники, расстегивая ширинки, надвигаются на меня и мне предстоит либо стать камерным "петухом", либо пасть смертью храбрых в неравной смертельной схватке с Преступным Миром.

Я бью первым.

Будь, что будет, но я бью первым и стараюсь попасть в самую наглую рожу с рандолью вместо зубов. Уголовников в своём воображении я насчитал девять. Шансов отбиться - почти никаких. Я хватаю что попало под руки - веник, совок, тазик, пепельницу - отмахиваюсь, сколько смогу, но силы неравны и меня скручивают.

Скручивают и всей кодлой делают моей попе больно.

Из меня сделали петуха и указывают место - под шконкой. Мне указывают, как Сирота указал место чёрту Юрку. Теперь я буду убирать в камере и служить для услаждения извращенной, грязной похоти этой мразотной нелюди. Я изготавливаю заточку и ночью, когда они спят, режу глотки всем девятерым.

Трупы в крови.

Полы и стены в крови.

Я в крови весь с головы до ног и стою по щиколотку в крови.

Море крови.

И посреди этого моря крови - я, опущенный и одинокий. Оглядываю напоследок девять убитых моими руками уголовников и вешаюсь на шнурках. Не потому, что боюсь расстрела за массовое убийство, а потому что не могу позволить себе жить петухом.

Глупый, глупый, глупый, глупый дембель Советской Армии.

Глупый и наивный сержант Сухопутных войск, за свои двадцать лет научившийся только командовать точно такими же наивными пацанами-рядовыми и выполнять приказы ещё более наивных старших лейтенантов да майоров, в пятнадцать лет добровольно ушедших на казарменное положение суворовских училищ и не понимающих жизни вне воинского строя.

Глупый и наивный этапный бубан, в своем понимании Системы недалеко ушедший от понимании Армии духом, впервые оторванного от мамкиной сиськи и протрезвевшего после военкоматской пьянки только когда рога упёрлись в звёзды ворот военного городка.

Ещё не выкрикнута ни одна команда, еще не проорал сержант: "Рота! Сорок пять секунд! Отбой! Рота! Сорок пять секунд! Подъём!", ещё не было ни одной побудки и ни одного кросса, еще не сдан ни один норматив и не получена воинская специальность, еще не вписано в военный билет табельное оружие, не выдан на руки и ждёт в пирамиде автомат, еще не занято место в ротном строю и не заполнена строчка в ШДК, еще не пришиты погоны и не почищены сапоги, еще даже форма не одета и поношенная гражданская одежда не отправлена в костёр - и всё духовское представление о сложном и слаженном, толково и мудро устроенном организме "Армия" укладывается в короткое и неверное утверждение: "это такое место, где все ходят строем и стреляют из автоматов".

Только позже, через месяц-другой, придёт к духу понимание, что в армии "ходят строем" не все, не всегда и не всюду, а "стрельба из автомата" за все два года службы может ограничиться тремя обязательными патронами, выпущенными мимо мишени перед принятием присяги. Только через месяц-другой, малость поосмотревшись вокруг себя и выкакав мамины пирожки, дух смутно начнёт кое-что просекать в армейской жизни и поймёт, к чему ему следует стремиться.

Армия сама просеет и отберет нужных ей людей.

Уроды осядут писарями в штабах, свинарями на подсобных хозяйствах, поварами в столовых, прапорскими шестёрками на складах.

Нормальные пацаны встанут строй и станут тащить службу - подъем-зарядка-туалет, кроссы, тактика, огневая, инженерная, горная подготовка, наряды-караулы, операции, сопровождения, засады, реализации разведданных, разгрузка угля и уборка территории.

От и до.